так, чтобы не мы фашистов боялись, а фашисты нас…
В дневные часы Козаров забирался в чащу, лежал на сосновом лапнике, дремал, думал, подолгу глядел в голубое весеннее небо. Ему не спалось, хотя и ослаб он сильно, изголодался.
В один из таких привалов он укрылся пустой котомкой, попытался все-таки заснуть, но тяжелые думы, боль в ноге не давали ему покоя. Нащупав за пазухой пистолет, вытащил его, сдул приставшую к стволу нитку, нажал на защелку обоймы. Обойма легко выскочила, и сквозь ее прорези видны были тупорылые желтоватые пули — восемь штук. Еще с полсотни патронов лежали завязанными в носовом платке. Козаров достал и эти, рассыпал их по наружным карманам, а один патрон, подержав и погрев на ладони, спрятал в подкладку ватника. Вставив обойму, он поднялся, отряхнул с себя иголки и листья, привязал котомку и решительно зашагал в глубь соснового бора.
Еще в Ленинграде Козарову было известно, что пуловская группа партизан действует в основном в Сороковом бору, на железной дороге Псков — Гдов, а проезжие грунтовые пути, такие дальние уголки, как Духановы хутора, большак, ведущий на Плюссу и Струги Красные, остаются пока тихими, безопасными для немцев. Недаром они и пропускают по этим малым дорогам огромные колонны грузовиков с боеприпасами и живой силой, с продовольствием.
«Надо будет, — думал Козаров, — создать в этих местах передвижные летучие отряды, чтобы они могли быстро появляться и быстро исчезать, нанося удар по колоннам врага».
Маскируясь в светлое время недалеко от кюветов, от поворотов и развилок, он уже научился распознавать немецкие машины, определять, какая из них что везет. Если кажущийся полупустым грузовик тяжело, мягко садится на скаты, проминая, расплющивая их при малейшей колдобинке, а кузов тщательно затянут пятнистым брезентом, то груз известный: или снаряды, или бомбы. А если машины быстро катят и в кузове торчит каска солдата — это, возможно, мясо везут, консервы, хлеб, сахар. Шоферы интендантских машин в серых пилотках, форма на них грязно-мышиного цвета, в пути они часто останавливаются, подолгу пьют и едят у колодцев, на лужайках возле домов, пристают к женщинам, пиликают на губных гармошках, предлагают иногда темное вязкое мыло, требуя за это «яйки» и «млеко». Подойдет солдат к окнам или к крыльцу и кричит, разворачивая потрескивающий пергамент:
— Эй, мятка, милё, милё, гут милё!
Хозяйки таких немцев считают еще хорошими: яйца заберет, так мыло оставит, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Но чаще всего солдаты ничего не дают за «млеко» и «яйки». Они сами ловят кур, режут и потрошат поросят. Целым взводом, растопырив руки, окружают они куренка, гогочут, улюлюкают, а поймав, сожмут птичью голову между пальцев, тряхнут — и голова в ладони остается, а тушка, брызгая кровью, на траву падает. И часа, смотришь, не пройдет, как у немцев и свинина шипит на вертеле, и курица истекает жиром, и хлеб поджаренный дымится. Или раньше они умели все так ловко потрошить и разделывать, или на русской земле научились, жители этого не знали, да и знать не хотели. Удивляло крестьян нахальство оккупантов, бескультурье, цинизм. Посреди деревни солдаты раздевались догола, обливались водой, бегали друг за другом, орали песни, стреляли в собак, по-своему развлекались. Подзовут оборванного босого парнишку, протянут ему конфету, намазанную какой-то жидкостью, и, когда ребенок, сунув конфету в рот, заплачет от боли, смеются над ним до икоты, до приседания, до всплеска руками…
После одной такой сцены, как только немецкая колонна покинула хутор Стряково, Козаров выбрался из своего соломенного укрытия, не торопясь подошел к людям, поздоровался. Три женщины, стайка ребятишек, тощий, кашляющий мужик с костылем хмуро и молча установились на него.
— Что не отвечаете, земляки? — спросил Козаров, снимая кепку. — Аль не узнаете? Ульяна Павловна, а помнишь, я тебе отрез на платье вручал за высокие надои молока?
Пожилая женщина в платочке вскрикнула «Ой!», заулыбалась, заплакала и со слезами: «Ах, Николай Васильевич, Николай Васильевич!» — подошла к Козарову, сжала его руку, потащила к завалинке.
В деревне Сорокина Гора Козаров постучался к знакомому конюху Ивану, человеку верному, и тот вызвался проводить предрика потайной тропой к Блонской мельнице, к месту назначенного партизанского сбора. На мельнице должны зарегистрировать свое прибытие еще четыре посланца из Ленинграда, которые приземлились на сутки позже Козарова. В составе этой группы радистка с рацией, с комплектом питания. У них же и груз с толом, с запалами, с патронами к автоматам.
До мельницы было километров восемнадцать. Это по прямой дороге. А там, где шли Козаров с Иваном, километров под двадцать пять наберется. Они петляли вдоль речки, шагали просеками, оврагами. Козаров то и дело курил, укрывая самокрутку в ладонях, слушал Ивана.
На рассвете они были у мельницы. Большое огнистое солнце уже полыхало за мелколесьем. Два приземистых здания, сама старая мельница и жилой дом смутно маячили в тумане. Бурлила падающая за плотиной вода. Слева, за извилистой Желчой, поднимался высокий лесистый увал. Где-то там, за этим увалом, стоит село Блонск. До села километра три. Другие населенные пункты еще дальше. Кругом лес, болота, зыбкие кочкарники, крохотные, глухие озера, заросшие кувшинками и кугой бочаги. Раньше Козаров приезжал сюда за утками, на рыбалку. Хорошие тут места, безлюдные, привольные. Лучшей партизанской базы во всем районе не сыщешь. И люди на мельнице преданные, смелые.
— Ну так что, Николай Васильевич, может, сначала поразведать мне, одному сходить на мельницу? — спросил Иван, всматриваясь в здание. — А то ведь не ровен час…
— Давай!
Вернулся Иван радостный. С ним был Владимир Леонтьевич Минковский. Сильными своими ручищами мельник обхватил Козарова, уколол черной бородой.
— Давно уже поджидаю, Николай Васильевич, давно. Ночами по очереди дежурим, не спим. Опасался я, понимаешь, за тебя: эти сволочи уже пронюхали, что председатель райисполкома в районе объявился, ищут, шныряют везде. Так что молва, вишь, вперед тебя прибежала.
— Ленинградцы у тебя были? — нетерпеливо спросил Козаров.
— Полный порядок, Николай Васильевич. И гостинцы ихние в надежном месте, и сами они. Идемте в дом, сегодня не опасно, день у меня не помольный. Но на всякий случай охрану выставлю, пошлю вон Генку с Ниной, подежурят пока, поглядят…
Друг за другом, огибая плотину, пошли они травянистой полянкой к дому. Евдокия Ивановна встретила гостей в сенях. На ногах уже были и Нина с Генкой. Всех их Козаров хорошо знал. Не было дома только Виктора и Ольги. Виктор служил в Красной Армии, а Оля, телеграфистка Пуловского узла связи, еще в начале войны ушла по рекомендации райкома партии в особый разведывательный отряд, действовавший под Псковом.
Когда утихли радостные