равно ничего не утаишь. Но вслух сказала: — Из-за Славки. Уж за это-то вы не станете отчитывать меня.
— А я тебя и не отчитываю вовсе. Просто к случаю называю вещи своими именами. Для чего? А для того: в меру сил своих помочь хочу тебе кое в чем разобраться. Не разберешься сейчас, потом поздно будет, — далеконько в сторону может занести, и с матерью и с мужем можешь рассориться окончательно... Так что же все-таки натворил твой Славик?
...Екатерина несколько раз выходила на крыльцо и возвращалась на кухню успокоенная: ребятишки были возле дома, копошились в песке. Отец, чтобы они далеко не убегали, специально доставил целый самосвал озерного песка... Славка строил крепость, а младший тут же занимался чисто девчоночьим делом — мастерил пластмассовыми формочками песчаные куличи.
В последний раз вышла Екатерина, чтобы позвать ребят на завтрак, а их и след простыл. Крикнула несколько раз — не отозвались. Неужели опять подались в гараж? Ведь строго-настрого запретила, даже шлепала Славку за ослушание... Мало ли что может случиться, еще под машину угодят по ребячьей глупости.
Встревоженная, побежала в гараж. Ребятишки и в самом деле были там: Коленька стоял возле ворот гаража, а Славка вместе с шофером торчал у приподнятого капота машины...
И не из-за того больше расстроилась и рассердилась Вяткина, что Славка опять без спроса и сам ушел от дома и младшего утянул за собой, — он весь был перепачкан машинным маслом — и лицо, и руки, и главное — пальто. А оно было новенькое...
Возле дома она сначала оттрепала Славку за уши, потом принялась бить. На крик и плач выбежала Анна Егоровна и вырвала ребенка из рук уже переставшей что-либо соображать дочери. Сказала ледяным голосом:
— Сгинь с моих глаз!
Пришедший на завтрак Вяткин застал уже только последствия случившегося. Сыновья мирно и втихомолку копошились возле крыльца — перевозили на игрушечных самосвалах песок. Славик, сам не замечая, время от времени еще судорожно всхлипывал, но без плача и слез... В доме Вяткина встретила недобрая, напряженная тишина. Анна Егоровна, сумрачная и решительная, с плотно сжатыми губами, укладывала свои вещи в чемодан. Екатерина лежала на оттоманке, отвернувшись к стене. Голова у нее была перетянута шерстяным платком, свернутым в полоску, — таким жгутом она туго перетягивала голову, когда донимала головная боль...
— Что тут случилось, Анна Егоровна? И как это понимать ваши сборы?
— Уезжать надумала — как еще понимать? Глядеть не могу, когда тут такое вытворяют над ребятишками.
— Никто тебя не гонит, — отозвалась Екатерина, продолжая лежать лицом к стенке.
— Этого еще не хватало!
— А если ребятишки мать не слушают, что же, их по головке гладить?
— Но не колотить до беспамятства. Неужто у тебя не хватает соображенья? Ну-кось, припомни, сколько раз тебя драл за промашки так вот твой отец? А я? Ведь было у нас при нашей-то нужде ой сколько причин срывать свое зло на вас, ребятишках. Было! А не срывали!
Екатерина наконец поднялась, присела на оттоманку. Лицо у нее было красное, припухшее после недавних слез. Огрызнулась чужим голосом:
— Раз уж ты такая добренькая да умная, забирай их с собой да воспитывай сама.
— А ты что будешь делать? Лодыря гонять, с утра до вечера красоваться перед зеркалом в своих дорогих нарядах? И так, слава богу, разнесло — на тощей кобыле не объедешь!.. — Мать передохнула и уже спокойно закончила: — Испортила тебя, девка, эта сытая и беззаботная жизнь, вконец испортила! Подыскал бы ты ей, Сережа, работу какую-нибудь — совхоз рядом, почта, сельсовет.
Вяткин не успел ответить.
— Где — рядом? — сердито крикнула Екатерина. — Семь километров, да еще по ухабам, по трясучке... А ребятишек куда? К Сергею в канцелярию на веревочку привязать?..Рассуждать-то легче всего!
— Необязательно в канцелярию, да на веревочку, — хмуро вмешался Вяткин. — Не надо усложнять. В совхозе садик есть и ясли... А семь километров — разве это далеко? Пятнадцать минут езды на машине.
— Вот уж и работу подыскали, ребятишек определили... Как им запрячь-то хочется меня!
— Ну это уж не дело ты говоришь!
Екатерина в ответ расплакалась...
Она заплакала и теперь, когда разговаривала с Натальей Павловной: — Ну разве не обидно, когда самые близкие люди ополчились против меня?
— Не ополчились, а добра хотят. Разница! — Голос Натальи Павловны стал гневным, и, чтобы успокоиться, не наговорить резких слов, она встала, прошлась от стола до порога и обратно, села опять за стол на прежнее место, сказала властно: — Я бы на твоем месте написала Анне Егоровне письмо, попросила бы у нее прощения.
— Написала. Перед самым вашим приездом написала. Вот оно, лежит на серванте.
— Написала, чтобы лежало на серванте?
— Ждала, чем кончится наш разговор, — простодушно и с облегчением призналась Екатерина Вяткина.
Наталья Павловна посмотрела на нее укоризненно:
— Догадывалась ведь, чем кончится...
5. День рождения
Сентябрь стоял погожий, как бы в награду за дождливую первую половину лета. Наталья Павловна намеревалась побродить с полчасика по дороге возле офицерских домиков. Надо было успокоиться после беседы с Екатериной.
Но побыть одной Наталье Павловне так и не удалось. По дороге возле домиков медленно катала взад-вперед детскую коляску Таня Визеренко, молоденькая женщина, не зная которую можно было вполне принять за девочку-подростка.
— А я вас специально подкарауливаю, Наталья Павловна, — призналась Таня. Призналась, а потом уже и поздоровалась. Голосок у нее был ломкий, неустоявшийся, неокрепший.
— Здравствуй, Танюша! Ты уж извини, не проведала тебя — дела были на заставе, — сказала Наталья Павловна. — Что-нибудь случилось?
— А ничего не случилось. Пирог испекли!
— Люблю пироги! Только я устала очень, перенервничалась, пока тут беседовала.
— Ну во-от! А мы старались... — Она сморщила полные губы — обиженно, совсем по-ребячьи. — Как ни приедет кто на заставу — все к начальнику да к начальнице... А мы с Витей тоже ведь рады гостям. И потом — у меня день рождения. И я хочу, чтобы вы обязательно были. И Витя хочет!
— Как же