что теща, пожалуй, права: так красиво и многозначительно говорить он никогда не научится, а значит, писательская карьера ему не светит.
— Так вот, чтобы не быть голословной, я принесла тебе книгу, там, в прихожей потом возьмешь. Мне подарили ее на восьмидесятилетие, но тогда она была мне не нужна, у меня тогда было слишком много дел. Поэтому я ее пролистала и решила, что это полнейшая глупость, но не выбрасывать же. Хлеб и книги выбрасывать грешно, мы с Иосей всегда так считали. Так вот, сперва ты тоже подумаешь, что эта книжка глупая и неподходящая. Но я ее все же прочитала, просто пришло время. И ты прочитай. Обещай мне.
— Обещаю, Бэлла Марковна, — склонил голову Моцарт. — А давайте все-таки кофейку? С коньячком?
— Какой кофеек?! — всполошилась теща. — Меня же такси ждет! Разболталась я с тобой! Я всегда любила с тобой поговорить, Женя, ты самый умный из моих зятьев.
— Давайте я отпущу такси, — расплылся от неслыханного комплимента «самый умный зять».
— Нет уж, я обещала ему поехать обратно, значит, надо ехать. И к тебе тоже вломилась, а незваный гость хуже татарина!
Завершив таким эффектным образом экскурс во всегда интересовавший ее национальный вопрос, теща поднялась и проследовала в прихожую. Моцарт проводил ее до такси, и уже садясь в машину, Бэлла Марковна неожиданно поднялась на цыпочки, крепко обняла зятя и поцеловала, чего раньше никогда не делала, по сложившемуся ритуалу он всегда целовал ей руку, а она в ответ гладила его по щеке — не более.
Евгений Германович вернулся домой растроганный и взволнованный, и вот странно — от разговора с тещей на душе полегчало. И вообще он, похоже, выздоравливает. В прихожей и в самом деле лежал пакет, а в пакете, как и обещано, книга. К хорошим книгам теща относилась трепетно, Моцарт это прекрасно знал. Огромная библиотека семейства Берштейн пополнялась из поколения в поколение, и изумляла гостей дома своей обширностью еще в те времена, когда в магазинах «лежали» только советские, прости господи, классики, ныне позабытые, Дюма и Тургенева «брали» по талонам, а Мопассана и Конан Дойла доставали по большому блату. В наступившие позднее времена изобилия Бэлла Марковна и Иосиф Самуилович стали книжными гурманами: покупали только редкие издания у букинистов, дорогие альбомы по живописи и архитектуре, хорошие книги о музыке. Хозяин дома считал, что русская литература пока что закончилась на Булгакове, а книжный фаст-фуд вреден для мозгов интеллигентного человека так же, как гамбургер для желудка язвенника. Супруга с ним, разумеется, соглашалась. При этом всегда любую, самую дорогую, любимую и редкую книгу по первой просьбе давали почитать, но просили расписаться в специальной тетрадке. Обратно никогда не требовали, но «невозвращенца» больше никогда в дом не приглашали, а книгу — именно такую, и не иначе — заново доставали правдами и неправдами.
Поэтому Моцарт знал, что если теща подарила книгу, то это неспроста. И очень даже интересно, что она имела в виду.
— Полнейшая глупость, — подумал он, взглянув на обложку: седовласая дама в молодежном прикиде вскинула руки в неформальном приветствии. Тут же сообщалось, что даме 69 и что она успешно выступает в лучших клубах мира. Очевидно, авторы боялись, что при таких вводных вид дамы скорее отпугнет потенциального читателя-покупателя, поэтому на обложке сразу пообещали: купивший и прочитавший получит двадцать конкретных советов от людей, которые нашли свое призвание в возрасте «за шестьдесят». И, следуя этим советам, тоже будет «зажигать в лучших клубах мира».
— Да, постарела Бэлла Марковна, — с огорчением думал Моцарт, листая страницы. — Раньше она такую лабуду и в руки бы на взяла, не то что читать бы не стала. Оставила бы на лавочке у подъезда.
Но прочитать придется, потому что в день рождения с него спросят, а выглядеть двоечником не хочется, и он нехотя принялся переворачивать страницы. К приходу Надежды он уже кипел от негодования. Заграничные старики и старухи, всю жизнь тихо-мирно проработавшие химиками, пекарями, бухгалтерами и учителями на пороге семидесятилетия запросто переквалифицировались в фотографов, блогеров, актеров, художников, переводчиков и даже пожарных. На старости лет они стали учиться в университетах, ездить по миру, зарабатывать миллионы и выставляться в музее Метрополитен.
— Вот, полюбуйся! — он швырнул соседке книгу. — Не хочешь перенять опыт?
— Тьфу! — плюнула Надежда, детально рассмотрев весьма дерзкую фотографию шестидесятитрехлетней преподавательницы восточных танцев, до того всю жизнь проработавшей скромной библиотекаршей. — Хоть бы тряпкой какой прикрылась, бесстыжая! Чего это ты взялся за такое, Жень? Почитать нечего? Так я могу в библиотеку сходить, Инесса со второго этажа в нашу районную уж лет тридцать ходит и нравится ей…
— Теща принесла, — сознался Моцарт. — Велела не киснуть и срочно заняться делом.
— Ну так это она права, — согласилась Надежда. — Я тебе о том же говорю. Ты вон молодой еще, здоровый… скоро будешь. Надо заняться чем-нибудь. И я с тобой, вместе веселее.
— Да вы сговорились, что ли?! — возмутился Евгений Германович. — Это только в таких вот дурацких книжках пишут, что старую собаку можно новым трюкам научить, и оп — был старый зануда и неудачник, а стал всеобщий любимчик и директор фирмы. А в жизни — фигушки, так не бывает! Всему свое время!
— Ну и ладно, не хочешь, не надо, — покладисто согласилась Надежда. — Пошли обедать тогда, а то Татьяна не велела капельницу на сытый желудок.
Перспектива очередной беседы с говорливой медсестрой лишила Моцарта остатков хорошего настроения. Хорошо хоть, что Надежда согласилась на этот раз остаться и взять на себя разговорную часть процедуры.
Слово свое Надежда Петровна сдержала. Так вот сходу и выложила, пока Татьяна с капельницей возилась, про тещу, про книгу, про всемирную славу и сопутствующие миллионы. И спросила с подковыркой — мол, вы сколько лет со стариками работаете, многие на вашей памяти в артистов и бизнесменов переквалифицировались?
Медсестра плюхнулась в кресло (кресло натужно крякнуло, Моцарт мысленно застонал — он надеялся, что дамы уйдут пить чай на кухню), с наслаждением вытянула уставшие ноги и посмотрела на Надежду как на чокнутую.
— Это у них там в Америке может и можно. А у нас как на пенсию вышел — ложись и помирай. И лучше побыстрее, а то деткам надоест за родителем ходить и к нам сдадут, избави Боже.
— Но тут и про русских есть, — заикнулась было Надежда.
— Вранье!
— А фотография вот…
— И фотография вранье, сейчас и не то напечатают! — со знанием дела уверила Татьяна. — Вон Пугачиха все худеет да молодеет, что думаете — правда? Фотошоп называется — слышали? Один фотошоп кругом