Вертухин с Кузьмой догнали сани только саженей через сто и совсем уморились.
Вертухин в нетерпении откинул рогожу. Под рогожей стояли бочки с квашеной капустой, точно такой же, как во всех гробовских домах.
От неожиданной неприятности оба остановились. Кузьма посмотрел на своего господина с великой укоризною.
Опомнившись, он вскочил на сани ближе к бочкам.
— Может, это капуста с салом? — еще с надеждой он поднял крышку одной из бочек.
В нос ему шибануло кислым духом так, что Кузьма вовсе перестал соображать.
Капуста в бочке была, а сала не было. Кузьма бросил крышку обратно.
Повозчик сего воза уже бежал к ним, размахивая кнутом.
Вертухин с Кузьмою от греха подальше опять укрылись в переулке.
В этот раз ждали так долго, что мерзнуть начали не только руки, ноги и носы, но даже зубы стало ломить. Наконец опять показались сани. Эти двигались так неспешно, будто уже выбирали место для ночлега прямо посреди дороги. Лошадь фыркала и дышала шумно, яко сказать что хотела.
Едва сани миновали речку и в гору подниматься начали, Кузьма бросился к лошади и схватил ее даже не за удила, а за нижнюю губу, так что она не только остановилась, но перестала фыркать и онемела частично от руки Кузьмы, частично от его наглости.
К вознице от обочины бежал Вертухин, чертя на снегу ножнами шпаг штормовое волнение.
— Любезный, продай, что везешь, — он махнул перед носом возницы государственной ассигнацией в пять рублей.
Теперь ему казалось, все равно что добыть, лишь бы добыть да в тепло поскорее попасть.
— Добро не мое, а хозяйское, — возница уже понял, что разбойники ежели и ограбят, то за деньги, и, стало быть, надобно торговаться.
Под рогожей, покрывающей и этот воз, кто-то завозился и тонко заблеял. Кузьма засунул руку внутрь и вытащил ягненка, но такого никудышного, что один вид его мог в человеке болезнь произвести.
— Батюшко, — сказал Кузьма, — тебе одному этих костей разговеться не хватит. Съешь и не заметишь. А мне уж разве от копыт остаточки.
— Погоди-ка, — щупая ягненка, заговорил Вертухин с веселием в голосе. — Я вижу в сем создании божием наше великое утешение.
Кажется, у него созрел новый вымысел, куда более добрый и радостный, нежели прежний.
Кузьма смотрел на него с сомнением.
— Тебе, батюшко, может, и утешение, а мне капустою дристать неохота.
Но Вертухин уже совал синенькую вознице.
Возница долго вертел в руке бумажку, но, сообразив, что в соседней деревне может купить на нее полпуда меду, а ягненок из-за немощи своей до этой деревни и не доживет, смилостивился.
Вертухин забрал ягненка и, накинув на него петлю из веревочки, передал другой ее конец Кузьме.
Добрались до некоего инвалидного, окосевшего на одно окно дома. Вертухин срезал сухую дудку на обочине дороги.
— Наполни сего агнца силою, — сказал он Кузьме.
Кузьма посмотрел на него, яко на кудесника, заглянул ягненку под хвост и, радостно всплеснув руками, дудку принял.
Пять минут спустя ягненок превратился в барана, хотя и некрупного, но дородного.
Вертухин уже стучал в здоровое окно дома.
Глава восемнадцатая
Покушение
У Якова Срамослова уже неделю гостил шурин Демьян Худопреев, мужик окладистый — бородатый и степенный.
Капуста и редька у Якова кончились, шаньги вчера поели, а брагу еще по его возвращении из разгоновской бани выпили.
Сейчас они сидели за столом друг напротив друга с железными кружками в руках и пили чай, настоянный на березовых почках.
— Этот сосед у меня до чего подлое отродье, — говорил Яков Срамослов, промокая тряпицей проступивший через лысину чай. — Спать не дает ни днем, ни ночью.
— Что такое?! — обеспокоился Демьян. — Ты скажи, я из его человечьей морды свиную сделаю!
— Кедровый колодец, тесаное крыльцо, дом на пять окон, пять стогов сена, пять тулупов да баба в пять раз дородней моей!.. Он и без тебя, Демьян, не добрый человек, а худая свинья.
— Откуда у него достаток? — спросил Демьян. — Ворует?
— Ворует!
— Бабу у кого украл? — поинтересовался Демьян.
Яков задумался.
— Не знаю, но у кого-нибудь да украл, хрен поросячий! — сказал он наконец. — Как можно мне рядом с таким достатком спокойно жить? Вот ныне праздник, мы чай с тобой хлебаем, а у него опять дела, опять куда-то угнал. Ворует!
— Да какой ныне праздник? — спросил Демьян.
— Да медведь с левого боку на правый ныне переворачивается!
— А он-то куда угнал?
— Да на воровство! Всю рожу бы ему говном извозил, до чего паскудная!
— Ну, Яков, ты — срамослов!
— Да ежели бы я воровал, разве было бы у меня окно половиком заткнуто? Совесть не дозволяет, а то окно было бы стеклянное и чай не из почек, а из Индии… Я как добрый человек…
— Постой-ка, — сказал Демьян. — Кажись, кто-то стучит, — он повернулся к другому окну, целому.
— Воры, в жопу бы им касторки.
Но в окно стучали обходительно, с воспитанием.
Яков подошел к стеклу и поскреб иней на нем желтым от табака ногтем. В царапине прорезались букли парика, бровь, гнутая, как турецкий ятаган, — сначала вверх, а затем от середины вниз, — и глаз, голодный и внимательный. Яков узнал пленного государынева посланника, с коим по просьбе Разгонова для сбережения его медного добра в бане мылся.
Накинув драный нагольный тулуп, он вышел на крыльцо. Поелику ограды у Якова Срамослова не имелось, Вертухин, Кузьма и дородный черный баран уже у крыльца стояли.
— Нету, батюшко, — сказал Яков. — Ничего нету, окромя березового чаю…
— Да мы у тя ничего не просим, — прервал его жалобы Кузьма. — Барана у нас купи.
— Денег нету, — ответил Яков. — Один березовый чай…
— Друг сердечный, Яков Срамослов, — сказал Вертухин, — посмотри на сего барана. Добродетельная его жизнь угодна господу богу. Какие бока он отъел, сколько в нем телесного и душевного веселия!..
При сих словах баран заблеял, поелику Кузьма его неприметно пнул.
— Да нету ничего, — опять начал Яков. — Один березовый чай… Березовую кашу могу еще изладить… — он вдруг с укоризною посмотрел на барана.
— Яков ты наш сердечный, — сказал Вертухин. — Мороженого хряка, скажем, можно только съесть, и больше от него никакого проку. Но сей баран через месяц в загоне не поместится, а через два с теленка ростом будет. Да тем делом шерсти на пару валенок срежешь… Одна прибыль.
От слов про хряка у Якова мелькнула в глазах какая-то мечтательная звездочка и дальше он слушал изрядно внимательнее.
— Мы тебе барана, ты нам хряка, — продолжал Вертухин, тем временем заметив в сенях за спиной Якова большой медный таз, коим он был накрыт в бане Разгонова. — Ты, как я наслышан, человек честный…