Мещане на просторах российских изрядно умны и знают, что делать, когда приступает неприятель и еще неизвестно, на чью сторону встать. У них тоже ничего уже не было.
Нынче в Гробовской крепости любым часом, и посреди ночи, трапезничали редькой с квасом. Семья из дюжины человек, включая еще не умеющих есть младенцев и уже неспособных поднимать ложку стариков, садилась вкруг тазика с этим национальным блюдом и возила его в рот хоть и с отвращением, но усердно. Старикам и младенцам помогали, все другие ели сами.
Но и всякому вновь вошедшему в избу в этот поздний час, с ружьем он был или только с палашом, со всей любезностию предлагалось садиться за стол и отведать лакомства.
— Проходи, шайтанко, потрескай с нами, чего огород послал.
У гостя сводило скулы и останавливало дыхание от одного запаха. Но делать было нечего — зачем же в военную пору ходят ночью по гостям, как не за едой?
Гробовскую охватила эпидемия обжорства и гостеприимства. Крепость приготовилась встречать чудесно воскресшего императора Петра Третьего. Из чуланов и сеней пропала мороженая рыба, от свиных окороков висели только просаленные веревки, от гусей, кур и овец остались одни перья, навоз да кое-где шерсти клочки по закоулочкам — все съестное добро было распродано заезжим купцам. Но ели и чаевничали — настоями мяты, чабреца и пустырника — беспрерывно. В зимнее время делать больше нечего, как есть и пить.
Разбойник с мушкетом или фузеей заходил в избу и в любое время дня и ночи попадал к трапезе.
— Садись, служивый, потрескай!
— Провиант есть? — разбойник заглядывал в тазик.
— Есть! — отвечал мещанин с радостию, поднимался из-за стола и шел показывать солдату стоящую в сенях бочку с кислой капустою.
— Хрен ты соленый! — говорил разбойник. — Яйца давай?
Хозяин ловко поднимался к божнице, просовывал руку за икону и вытаскивал крашеное яйцо.
— С Пасхи осталось, — он протягивал яйцо разбойнику. — Готовы поделиться последним. Будешь? Вроде уже не пахнет.
Придраться было не к чему: сами едят, что огород послал, встречают милостиво и готовы последним поделиться.
От крепкого настоя сорной травы пустырника разбойника клонило ко сну, фузея падала на пол, живот, урча, выражал недовольство, а есть хотелось так, что и от квашеных лопухов бы не отказался. Разбойник подгибал рукава зипуна и брался за ложку.
Через два дня после победоносного сражения половина белобородовского отряда, как недавно сам полковник, сидела в снегу на задах, другая половина с голодным блеском в глазах ходила по крепости в поисках хотя бы рыбьих голов.
Вертухин также был урчанием в собственном животе до крайности озадачен. Он уже посылал Кузьму добыть мороженой рыбы, хотя бы гольянов или пескарей, однако же вместо помянутых гольянов Кузьма принес от лекаря живых пиявок в банке.
— На что ты принес мне живых пиявок в банке? — грозно спросил его Вертухин. — Разве можно их есть?
— Отчего нельзя? — ответил холоднокровно Кузьма. — Ежели измельчить их сечкою да пересыпать рублеными яйцами да мясной крошки добавить да сальца да луку… да запечь…
Кузьма был денщик, коего не могли смутить никакие лютые несчастия, — он всегда знал выход.
— Чего ты мелешь, трухлявая твоя голова! — вскричал Вертухин. — Ежели бы у нас были яйца да мясо да сало, я бы съел их целиком, не рублеными и даже не запеченными.
— Ну, хоть посмотрим на них, какие они жирные и толстые, — поднимая банку с пиявками, сказал Кузьма, чью голову голод, и верно, повредил на корню.
— Тьфу! — выругался Вертухин. — А ну айда на Сибирский тракт!
— Ковшичек с собою брать? — спросил Кузьма.
— Зачем?
— Милостыню просить.
— Тьфу! — снова сказал Вертухин. — Веревку возьми.
— Зачем?
— Высеку ею, дабы помене спрашивал.
На тракте, идущем через Гробовскую крепость, было пустынно и тихо, как в похмельной голове. Вечер клонился к ночи, и от лунного сияния сугробы и следы от полозьев на дороге драгоценными каменьями украшались.
Вот, как брандмейстер на пожар, промчалась почтовая тройка, отбарабанили по укатанному снегу копыта, и снова тягуче потянулась тишина.
Вертухин увел Кузьму в переулок за угол дома и приказал стоять смирно.
Ждали.
В стороне скатывались с угора на животах и задницах мальцы, на минуту выпущенные родителями поиграть и размяться перед продолжением ужина из редки. Вертухин и Кузьма от скуки и желания заглушить голод, принялись наблюдать за ними. Мальцы слетали по склону, яко мороженые щурята из короба, и от их вида Вертухина и Кузьму начало подташнивать.
Вдали на западной окраине крепости завиднелись сани, крытые рогожею. Шли они не так, чтобы отчаянно и весело, но изрядно и, казалось, хотели всенепременно крепость незамеченным пересечь. По всему угадывалось, что возница делал вид, якобы это и не сани, а так, случайная мышь, бегущая по дороге. Даже и лошадь повадку своего хозяина переняла и ступала почти без звука, а помогать своему передвижению, махая хвостом, и вовсе забыла.
Видать, воз был с достатком, и немалым.
Вертухин заволновался и выступил вперед.
— Гляди, Кузьма, как надо добывать провиант!
— Эй, малый! — крикнул он одному из мальцов в длинном, до пят зипуне, натертом снегом до блестящей белизны. — Иди сюда.
Малец подошел, с интересом и страхом глядя на Вертухина.
— Видишь вон тот воз да человека на нем? — спросил его Вертухин.
Мальчик кивнул, ничего не понимая.
— Подойди к нему и плюнь на сего повозчика. Дам тебе за это копейку.
Малец уставился на сани и опять ничего не понял, кроме копейки. А поелику копейку ему ужасть как хотелось иметь, постольку он кивнул, соображая, догонит его возница в тулупе или нет.
— Да в самую рожу ему плюнь! — принялся наставлять мальчонку Кузьма. — Ишь сидит! У нас крошки во рту нет, а у него целый обоз с провиантом!
Мальчик снял рукавицу и протянул ладонь Вертухину.
— Вот подлый народ! — с досадою сказал Вертухин. — И плюнуть даром не хотят.
Он бросил малому в ладонь копейку, и тот повернулся к саням, нацеливаясь, с какой стороны лучше подбежать.
— В рожу, только в рожу! — опять крикнул ему Кузьма вдогонку.
Малец, подскочив к саням, изловчился и плюнул вознице не просто в рожу, а в самый глаз. И пока возница прочухивался да утирался воротником тулупа, мальчонка плюнул ему еще и во второй глаз.
Такого лютого обращения нельзя было спускать ни в коем разе. Возница, оставив сани, кинулся догонять малолетнего подлеца. Лошадь, оставшись без погонялы, побежала по дороге под уклон, будто боялась, что и ей наплюют в морду.