Читать интересную книгу Итака навсегда - Луиджи Малерба

Одиссей

С какой странной и трогательной речью обратилась ко мне Пенелопа! Почему вдруг на мои вызывающие слова она откликнулась таким грустным признанием, словно ждала от меня сочувствия и уважения? И почему, говоря о прожорливых женихах, она употребила слова «наши стада», а не «мои стада»? Почему «наши»? Ее слова сбили меня с толку, а подозрительное происхождение ее ожерелья вызвало такое искреннее признание в женской слабости, что я был взволнован и потрясен, хотя так и не получил ответа на свой вопрос. И почему она сказала, что намеревалась надеть это ожерелье лишь в день возвращения Одиссея на Итаку, а надела его именно в день первой встречи со мной, если была уверена, что я не Одиссей?

Как бы она ни упорствовала, называя меня чужеземцем, ее печальные речи заслуживали ответа, созвучного ее признанию.

— Упущенное время бесконечно для тебя, но и для меня, моя обожаемая Пенелопа, и потому я старался заполнить его, совершая порой поступки, которыми можно гордиться, но порой и непростительные ошибки. Мысленно возвращаясь к годам, проведенным в скитаниях, я понимаю, что мне удалось избежать многих опасностей, преодолеть немало уготованных судьбой ловушек, но сделать и бесполезные, рискованные шаги, тяжким бременем лежащие на моей совести, потому что они привели к гибели моих верных спутников и отсрочили мое возвращение. Сейчас я не думаю больше о прошлом, и ты, Пенелопа, позабудь о стадах, сожранных женихами, потому что сегодня нс время предаваться воспоминаниям. Мы с Телемахом уже осуществили месть, задуманную нами обоими, и потому прошу тебя возвратить мне мои отрепья и нищенскую переметную суму, потому что никаким вознаграждением нс смягчить твою жестокость. Кроме моей рваной одежды я приму от тебя только сандалии, которые, как ты сказала, пригодятся мне, когда я вновь отправлюсь в путь, ибо не хочу оставаться рядом с теми, кто меня не узнал бы, явись я даже в пурпуре и золоте. Добрый десяток лет я плавал по морям и приставал к негостеприимным берегам. Теперь я вновь поплыву к неизвестным пределам, где, быть может, найду привязанность или любовь, которых я не нашел здесь, у себя дома. Обожаемая Пенелопа, сделай так, чтобы завтра утром я нашел рядом со своим ложем обещанные тобой сандалии, тогда я снова смогу отправиться в странствия. У тебя жестокое и непреклонное сердце, Пенелопа, и я сбегу от тебя, как сбежал от Сциллы и Харибды.

— Почему ты сравниваешь меня с морскими чудовищами, о неблагодарный гость? Будь ты и впрямь Одиссеем, тебе следовало бы сравнить меня с вероломной Калипсо. Или хотя бы с ненавистной мне Навсикаей.

— Что ты хочешь этим сказать? Объясни же свою мысль сбитому с толку и отчаявшемуся человеку.

— В моем сердце тоже путаница и отчаяние, — сказала Пенелопа, но тут же спохватилась: — Я уже смирилась со всем, что происходит вокруг меня, смирилась и с новыми тревогами и волнениями, которые прибавились к прежним. И я завидую твоему, чужеземец, безумию, которое позволяет тебе жить в мире, созданном твоим воображением.

Итак, вместо того чтобы ответить на мой вопрос, Пенелопа лишь подтвердила свое обещание. Увы, завтра утром я найду возле своего ложа новые сандалии, суму и нищенскую одежду. Это не значит, сказала она, что я нежеланный гость. Ко мне благоволит и мне признателен Телемах, а Пенелопа во всем поддерживает сына.

— Что ж, — сказал я, — помогай Телемаху защищать свой дом, свою землю и свою мать вместе с верными людьми, которые не оставили его в минуты самой большой опасности и будут ему верны и впредь. Обними его за меня и скажи, что я не могу остаться у себя на родине, если та, ради которой я вернулся, упорно не желает меня признавать. Передай, пожалуйста, ему эти слова, чтоб он не думал, будто я покидаю его из-за порочной страсти к приключениям. После ухода из этого дома я еще навещу своего старого отца Лаэрта, который живет в деревне и ни о чем не подозревает. А потом отправлюсь на берег и стану ждать, когда к нему пристанет торговое судно — на нем я и уплыву туда, куда купцы намерены доставить свои товары. Путешествие мое будет бесцельным, а единственным мерилом моей жизни станет жестокое, пожирающее людей время.

Пенелопа

С невыразимой болью выслушала я горькие слова Одиссея, но мне ничего не оставалось, как притворяться, будто я не узнаю его; да, любой ценой я должна была заставить его поплатиться за нанесенную мне обиду. Как же хорошо научилась я у него притворству, хотя делать это мучительно трудно!

Мне некому доверить свою тайну, так что придется еще одну ночь провести, мысленно обращаясь к звездам. Одиссей говорит, что мир почти бесконечен. Что это означает? Что он сошел с ума? Или сошла с ума я со всей этой мелочной мстительностью?

Одиссей

Кто знает, не прибегла ли Пенелопа к злому притворству, чтобы отомстить мне не только за похождения, задержавшие мое возвращение домой, но и за то, что я не раскрылся перед ней прежде, чем расправился с женихами? Она продолжает упорно все опровергать. Но мне кажется, что Пенелопа все же узнала меня. Слишком уж она разволновалась, услышав, что я намерен ждать на берегу проходящего судна, чтобы вновь пуститься в путь. Думаю даже, что и лазуритовое ожерелье она надела, чтобы пробудить во мне ревность.

История с приобретением ожерелья у финикийского купца могла бы сойти за правду, если бы я не знал, что и Пенелопа умеет лгать. Мне нетрудно выяснить, сказала ли она правду, расспросив верную Эвриклею, которая, конечно же, присутствовала при покупке, если все происходило так, как говорит Пенелопа. К сожалению, Эвриклея предана также и Пенелопе, к тому же она женщина, значит, как и все они, опытная лгунья. Узнаю ли я когда-нибудь истину, если, конечно, под небом существует настоящая истина?

Пока же, думается мне, Пенелопа проведет более беспокойную ночь, чем я, и станет искать утешения, обращаясь своим затуманенным, как она говорит, чтобы разжалобить меня, взором к звездам на небесном своде.

Пенелопа

Я так сильно натянула веревку, что она вот-вот лопнет. Но по-другому поступить я не могла. Волнение оттого, что я вижу Одиссея, оказалось слабее моей подлой жажды мести. Простят ли мне боги столь низменное чувство, одержавшее верх над бесконечными двадцатью годами мучений?

И вот я опять жестоко страдаю и доставляю не менее жестокие страдания Одиссею. У меня никогда не было тяги к мучительству, но сами события толкнули меня на такую бесчеловечность, какой я, честно говоря, за собой и не знала.

Одиссей сбит с толку, да и могло ли быть иначе? Я понимаю, что он жаждал мщения, а Телемах хотел возвратить царство, но вид Одиссея в роли свирепого мстителя меня отпугнул. Как я смогу лечь с ним в одну постель после того, как он пролил — с яростью и даже с каким-то странным наслаждением — столько крови здесь, в нашем доме? Окровавленные трупы молодых женихов, пронзенных его мечом, их глаза, в которых померк свет, — вот страшная картина, преследующая меня повсюду, днем и ночью. Какой бы ни была побудительная причина, но человек, убивающий другого человека, — это чудовище. Что же я такое говорю? Выходит, весь мир населен одними чудовищами? И Одиссей чудовище? Увы, сами боги яростны и кровожадны, они оправдывают насилие.

Не понимаю, по какому праву Одиссей усомнился в моей верности. Разве он сам не изменял мне многократно во время своих странствий? Разве мы, женщины, переживаем измену менее болезненно, чем мужчины? Кто сказал, что женщина должна терпеть и прощать? Я прощу его, но мое прощение не окупит моих страданий, а их накопилось столько, что они могут заслонить собой самую высокую гору Итаки.

Завтра Одиссеи не найдет новых сандалий возле своего ложа. Я годами обманывала женихов, сидя за ткацким станком, а потом распуская сотканное, так неужели мне не удастся затянуть до бесконечности отъезд Одиссея, оставив его без сандалий? Но в своей гордыне он утратил чувство меры, допрашивая Эвриклею о происхождении ожерелья. Неужели он и впрямь полагает, будто я продалась за эти лазуриты? Хорошо же он думает обо мне! Эвриклея, чувствующая свою вину за то, что не сразу сказала мне о возвращении Одиссея, повторила ему историю про финикийского купца, как я ей и велела. Она подчиняется приказам, от кого бы они ни исходили — от меня или от Одиссея. Эвриклея мудрая женщина, понимающая, что такое двойная верность.

Мне никогда не удалось бы объяснить правду подозрительному Одиссею, и тогда я решила, что здесь больше подходит откровенная ложь. Признаюсь, у меня еще остались угрызения совести из-за того, что я приняла ожерелье от Ктесиппа, но ведь это был не подарок, а лишь частичное вознаграждение, да и жирный Ктесипп не ждал от меня никакой благодарности. То, что в мозгу Одиссея засела мысль, будто Пенелопа продалась за какое-то ожерелье, — еще одна жестокая обида, зовущая к мести. Терпеливая, любезная, мягкая Пенелопа вчера не желала терпеть вульгарные выходки женихов, а сегодня ей невыносимо сознавать, что у Одиссея такое дурное мнение о ней.