Чем дольше он находился в этом времени, тем тяжелее становились воспоминания о детстве в будущем. Говорят, что время лечит. Возможно, пройдёт какое-то время, и воспоминания уже не будут такими сильными. Но пока воспоминания ложились тяжёлым грузом, повергая в уныние.
«Всё же интересно. Если есть путь сюда, то, наверное, есть путь обратно? С другой стороны, если я там умер, то обратно вернуться, наверное, не получится? В книжках о «попаданцах» разное писали. Только вот как обстоит дело на самом деле? Я вот никак не могу понять, почему меня сюда закинуло? Все герои, попадая в прошлое, что-то привносят из будущего, изобретают, помогают убивать врага налево и направо, советуют Сталину, меняют ход войны. А я? Ничего не знаю, не помню и многое не могу. Неправильный «попаданец». Я даже ни одной песни вспомнить не могу, да и на гитаре играю…хм…брынькаю не для человеческих ушей. А жить мне придётся в этом мире. Жить…выживать. Война, как никак».
Настроение окончательно испортилось, продолжая сжимать в руке раскрытое письма, Костик повернулся на бок и закрыл глаза. Внутри него бушевал ураган чувств, который невозможно было унять. Как и остановить прорвавшийся поток горьких слёз.
Почти неделя пролетела с момента госпитализации, когда часть получила приказ на передислокацию ближе к фронту.
Полуторку Костика восстановили, но на погрузке машин, его за руль не пустили. На платформы грузовики загоняли опытные водители.
Точного места, куда едут, не знал никто. Но все знали — на фронт.
После произошедших событий с поимкой диверсантов, шоферы немного сторонились Костика. В друзья никто не набивался. Между собой они шутили. Весело разговаривали, общались, но стоило подойти Костику, как все разговоры затихали.
Ненавидящих взглядов не было, скорее сочувствие. Только легче от этого не становилось. Порой по делу перекинутся словами с Костиком, и на этом всё.
Взгляд особиста он ощущал почти постоянно, хоть и не видел того рядом. Это нервировало и заставляло особо следить за сказанным. Немногословный Костик замкнулся окончательно.
Ещё одна тяжесть легла в душе Костика. Время от времени хотелось плакать, но он держался. А помогал ему, как ни странно, хоккей. Костик проваливался в свои воспоминания, играл, набирался сил, черпал из игры вдохновение. Это была единственная тема, которая не давала свихнуться и опустить руки.
Разгрузка дивизии прошла ночью, и сразу пришлось сесть за руль. Командир дивизии распорядился выделить четыре машины для доставки бойцов на передовую. Видимость нулевая. Ни луны, ни звёзд, ни дороги. Как ориентировался водитель головной машины непонятно. Костику проще и в тоже время сложно держать дистанцию и не потерять ведущего.
Хотелось спать, но сидящий на пассажирском сиденье немногословный сержант, кидал в его стороны суровые взгляды, и сон отступал.
Казалось, что проехали километров пятьдесят, а оказалось всего каких-то двадцать. Где-то далеко что-то глухо бухало, а здесь, в лесу, где высаживались, стояла относительная ночная тишина.
На обратной дороге грузовики загрузили ранеными из медсанбата обороняющейся дивизии, и пришлось ехать до станции.
Накрутившись за ночь баранку, Костик с трудом превозмогал боль в боку. Даже сонное наваждение пропало окончательно. Как он добрался до расположения медсанбата и не совершил аварию по дороге неизвестно. Стоило остановиться у бывшей деревенской школы, в которой и развернулся госпиталь, как сознание отключилось.
Возвращение в мир оказалось тяжёлым. Во рту сухо, в горле першит, голова раскалывается, в боку тянет. Шея затекла и повиновалась с трудом.
Валечка, санитарка, с которой познакомились в поезде, пока добирались до места назначения, проходила мимо и увидела попытки Костика встать.
— Лежи! Тебе трое суток постельного режима прописали. Или что-то нужно? Воды?
— Да, воды, — согласился Костик.
Влага, всего несколько глотков, вернула возможность соображать, и даже боль в боку стала намного меньше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Тебе поспать надо, — ласково сказала Валечка и улыбнулась. — Может утку надо?
Костик сделал отрицательный жест головой, слегка покраснел и закрыл глаза.
«Воин из меня никакой. Предки вон с ранениями воюют, а я расклеился. Теперь это и мой мир».
— Александров в какой палате? — послышался знакомый голос комсорга и тут же обладатель голоса нарисовался сам. — Как себя чувствуешь, Константин? Лежи, лежи. Я восстановил твой комсомольский билет. Пришлось, правда, повоевать немного по поводу утраты. Но всё нормально. Вот, держи, новенький совсем. И постарайся больше не терять. Второй раз никто не вернёт. Ну, давай, лечись. Говорят, наступление скоро. Так что не разлёживайся!
— Я так и не спросил, а куда нас закинули?
— Город Великие Луки слыхал?
В голове Костика что-то щёлкнуло, знакомое название города и связано оно как-то именно с войной.
Комсорг попрощался, сказав, что много дел, и ушёл, напевая знакомый мотив довоенной песни.
Три дня пролетели незаметно. Водителей не хватало. Костик получил приказ о доставке продовольствия в медсанбат со станции. Вместе со знакомым старшиной выехали с утра.
Красивые белые облака плыли над землёй величаво и неторопливо. Из-за шума мотора не слышалась далёкая пальба, и казалось, что война далеко отсюда. Хмурый старшина молча глядел в окно, а Костик слегка расслабился.
Навстречу по другой стороне дороги двигались колонны красноармейцев и машин, не мешая встречному движению. Костик пристроился в хвост идущей впереди колонне грузовиков.
При въезде на станцию их остановили бойцы войск НКВД и проверили документы. Потом старшине пришлось немного побегать, чтобы получить подпись на получение продовольствия. И только после обеда встали под загрузку.
Старшина хмуро поглядывал за суетой грузивших бойцов и потягивал самодельную цигарку. Костик настороженно бросал мимолётный взгляд на него, но с расспросами не лез. Надо будет, сам скажет.
— Заводи, — буркнул старшина, когда закрылся борт.
И в это же время раздался крик: воздух!
Все разом вскинули головы вверх и тут же стали разбегаться.
— Заводи! — заорал старшина, запрыгивая в кабину.
Но Костик уже и сам нервно крутил ручку. Мотор схватился, забурчал. Секунда и грузовик устремился к выезду со станции.
Вот уже заработали зенитки и спаренные «максимы». Первые взрывы легли где-то среди стоящих на путях вагонов. А дальше взрыв разметал перед машиной небольшое деревянное строение и взрывная волна ударила в борт. Костик с трудом удержал руль и чудом разминулся с застывшим на месте ЗИСом.
— Гони, сынок, гони! — кричал старшина, пытаясь рассмотреть вверху немецкие самолёты.
И Костик гнал. Дорога относительно освободилась. Вцепился в руль как в спасительный круг, и не отрывал взгляда от рельефа дорожного полотна. Сворачивать негде, увязнешь в сугробе, а бросать машину не хочется. Пехоте проще. Нырнули в кювет, разбежались кто куда, а тут в кузове продовольствие на весь госпиталь.
— Вот ить зараза! — прокричал старшина, уставившись вперёд.
Костик поднял глаза и обомлел. Сверху на них выходили два мессершмита. Спина взмокла, пальцы с силой сжали баранку. Не уйти. Некуда уходить! Нога выхала газ на полный. Ведущий мессер рос на глазах, превращаясь в огромную хищную птицу.
— Будем живы, не помрём, — прошептал Костик, и первоначальный страх отступил, уступая место чётким и понятным действиям.
Словно кто-то руководил действиями Костика в этот момент. Во время сближения с самолётом заложил руль вправо, влево, вправо. Ведущий промазал, очередь легла рядом с грузовиком. А вот ведомый прошил кузов, но машина осталась на ходу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— На разворот пошли! — выдохнул старшина.
Для Костика мир сузился до дороги и самолётов. С трудом разминулся с воронкой и удержал грузовик на трассе. Из-под ушанки текли ручьи пота. Костик рукавом телогрейки протирал лицо время от времени, не теряя из вида врага.