время мне назначена встреча. Далее мои ответы детально сверялись бы с информацией, занесенной в компьютер при предварительной записи. Тому, чьи личные показания не совпадают с электронными данными, приходится ой как несладко! Дежурные на входе в Шахматный дом — люди чрезвычайно внимательные, в хорошем смысле — недоверчивые, и при этом наделенные большими полномочиями. В случае возникновения у них даже слабого подозрения они связываются с ЦИННом, где скрупулезнейшим образом проверяется досье пришедшего. Подобные действенные меры обеспечивают полную безопасность не только нашему замечательному управленческому аппарату, и, прежде всего, самому ДД, и, как следствие этого, всему нашему обществу. Безопасность и порядок в верхах — вот основа безопасности и порядка во всех слоях общества, вот — истинный фундамент благополучия всего народа.
Я поднялся на лифте на нужный этаж и прямо из него вышел в кабинет ДД — небольшую, метров всего около двадцати, светлую, аскетично обставленную комнату: деревянное жесткое кресло самого ДД, большой письменный стол и несколько стульев для посетителей — вот и вся мебель. На стене — большой экран, с помощью которого ДД общается с нами, своими «близкими», с ЦИННом и Храмом Справедливости. Никаких излишеств, ковров, дорогих письменных приборов и прочей ненужной и вредной роскоши, которой любили себя окружать начальники прошлых времен.
Я иногда думаю: «Мы изменили летоисчисление, на нашем календаре сейчас никакой не 2090 год, а 50-й год ДОНЦ, но наша планета-погорелица все также вертится вокруг своей оси и вокруг своей звезды, и в сутках продолжает быть 24 часа, никак не больше! И вот среди нас живет человек, который за эти 24 часа успевает столько, сколько другие не успевают и за трое суток! Как его на все хватает? Где он находит время быть в курсе всех событий, которые происходят не только в нашей Столице мира, но и на просторах нашей обширной Родины, раскинувшейся на двух материках — Евразии и Северной Америки? Не перестаю удивляться гениальности, работоспособности и внутренней мощи нашего дорогого руководителя!»
Выйдя из лифта, я сделал несколько шагов по кабинету, остановился на почтительном расстоянии от ДД и невольно им залюбовался. Он сидел в своем кресле так же величественно, как сидели на своих тронах цари древности: спина прямая, взгляд из-под высокого лба спокойный и проницательный, лицо серьезное, без тени улыбки. Взгляд ДД, будто рентгеновскими лучами, пронизывает человека насквозь. Ему восемьдесят пять лет, но возраст его только украшает: его морщины — свидетельство неусыпных забот о нашем благе, его залысины надо лбом — след неустанной интеллектуальной работы. «Слава тебе, наш ДД, слава тебе!» — мысленно обратился я к нему, но он как будто прочел в моем мозгу и тихо, почти незаметно, улыбнулся одними уголками губ.
— Здравствуй, друг, — сказал он. Какое счастье слышать его голос — такой родной, такой знакомый, совсем не изменившийся за прошедшие полвека!
— Здравствуй, дорогой Добрый Друг, — поприветствовал я его, стараясь интонацией выразить несказанную радость от встречи с ним и одновременно скрыть свое волнение. Я чувствовал, что этот вызов несомненно связан с сегодняшней моей встречей с Аной-а-1842. Что известно ДД о ней, о возможном заговоре, и что ждет меня самого? «Спокойно, спокойно, — говорил я себе. — Еще минуточку терпения и все узнаю».
ДД выдержал небольшую паузу и затем резко, как выстрел, вскинул на меня взгляд.
— Скажи-ка мне, Главный историк, ты ведь готовишь Книгу Памяти и Славы к празднованию Дня Основания?
— Да, Добрый Друг, готовлю. Признаться тебе — даже тороплюсь. Времени осталось немного, а дел еще невпроворот.
Он кивнул величавой головой и спросил:
— К тебе приходят самые разные люди, приносят материалы, стихи — верно? Ты с ними общаешься, разговариваешь?
— Конечно, Добрый Друг. Общаюсь, разговариваю, редактирую. Поверь, я все материалы проверяю самым тщательным образом, — отвечал я, а сам напрягся еще сильней.
— Скажи-ка, друг, среди тех, кто приходит к тебе, никто не показался тебе подозрительным?
Я почувствовал, как лицо мое залилось краской: конечно, сейчас речь пойдет об Ане-а-1842.
— Э-э-э… — мямлил я не очень уверенно. — Да… в общем… как сказать…
— Сегодня утром к тебе приходила особь Ана-а-1842. Читала тебе свою оду. Как она тебе?
— Ода мне очень понравилась, — начал, было, я, стараясь оттянуть время неизбежного признания, но ДД меня перебил:
— Я спрашиваю не о поэме, — нахмурился он, и я весь превратился во внимание. — В ней самой, в этой особи ты не заметил ничего странного?
Я открыл было рот, чтобы немедленно дать прямой, исчерпывающий ответ на этот вопрос, что эта особь — вовсе не та, за которую себя выдает, а, вне сомнений, опасная преступница. Но вместо этих честных и точных слов я промямлил:
— Мне показалось… — выдавил я из себя, — мне показалось, что она… м-м-м… немного отличается от обычных особей пола А…
— Что именно напрягло твое внимание, друг? — спросил ДД. — Что не так с Аной-а-1842?
— Не могу сказать, что что-то не так, — мямлил я, стараясь справиться с волнением. В голове метались тревожные мысли: «Что мне делать? Как ему ответить, почему я сразу не позвонил в ЦИНН, лишь только обнаружив подозрительные строки в ее оде? Почему дал ей сбежать и никому не сообщил о ней? Явно, что ДД все мои объяснения покажутся безосновательными. Он тотчас заподозрит меня самого. И будет прав! Что делать? Что делать??»
Но надо было отвечать, и я проговорил:
— Мне показалось, что в ней чуть больше девического, чем в других особях ее пола, и это явно связано с каким-то генетическим сбоем, возможными погрешностями в работе «Родилки». Она читала мне свою оду, но я заметил некоторые настораживающие моменты в ее поведении да и во всем облике. Прежде всего, меня, мягко говоря, удивили некоторые черты ее характера. Мне всегда казалось, что у наших молодых людей не должно быть давно отживших эмоций, вроде нежности, ласки, излишней чувствительности, а тем более — скрытности и недоверчивости по отношению к нам, старшим членам общества. Они ведь созданы в «Родилке», получили соответствующее общественное воспитание, с первых дней их ограждали от вредной родительской опеки, всего этого сюсюканья и тетешканья, как было в нашем детстве. А я с удивлением обнаружил такие черты у моей поэтессы. И знаешь, Добрый Друг, что меня особенно