– Ты этого не знаешь,– небрежно бросил Фред, потянувшись в один из многочисленных карманов грязно-желтого халата на боку тележки, такой мешочек, где обычно хранятся чистящие спреи, щетки и маленькие инструменты,– но в это время дня в кабинетах с 12 по 16 нет занятий. Весь этот конец коридора? – Фред пожал плечами.– Почти пустой.
Какая-то часть мозга Генри (медленно возвращавшаяся к работе, будто выключатели один за другим методично щелкали в положение ВКЛ) заметила что-то необычное в голосе Фреда. Он говорил не так, как обычно. Этот заторможенный, заикающийся, застенчиво-недалекий голос сменился на другой. На уверенный. На хитрый и опасный.
«Черт»,– подумал Генри; наконец, включились все переключатели, или, по крайней мере, большинство, и мальчик больше не думал о мистере Годинесе, который может спасти его и обсудить потом эссе об «Изгоях». Большой черный паровоз мыслей мальчика готов был с шумом протащиться по совершенно новым железнодорожным путям, а на бумажном билете, который пробил кондуктор, большими жирными буквами был проставлен штамп с одним и только одним пунктом назначения:
ПОБЕГ.
Фред медленно подошел к Генри, стратегически преграждая ему путь к двери. Генри заметил, что парты на его пути выглядели по сравнению с габаритами этого человека игрушечными,– безделушками, которые он мог легко отбросить, если Генри бросится к ним, чтобы добежать до двери, а жирные фиолетовые буквы на плакате теперь, казалось, выкрикивали Генри предупреждение: «САМЫЕ ЛУЧШИЕ, ГЕНРИ! ПОШЕВЕЛИВАЙ ЗАДНИЦЕЙ, ИЛИ ОКАЖЕШЬСЯ САМОЙ ЛУЧШЕЙ ЖЕРТВОЙ, ПАРЕНЬ!»
Фред дошел до первого ряда парт, и Генри теперь увидел, что мужчина вытащил из кармана желтого халата.
«Шприц»,– понял он и на долю секунды вспомнил поход к врачу за прививкой от столбняка (тогда ему было всего девять, и, учитывая его прошлое, он больше НИКОГДА не хотел видеть ни врачей, ни шприцов, что и привело к совершенно неприятному опыту. Дядя Дэйв потом объяснил, для чего был сделан укол, дал ему название, будто это могло успокоить охваченный ужасом разум). И теперь вид пластикового поршня с острием на конце вызывал у Генри ту же самую тошноту, от которой сводило живот. Теперь можно было не думать, что здесь происходит и что ему нужно делать. Остался лишь один вариант – бежать.
Но сначала я узнаю, о чем ты думаешь.
– Я буду кричать,– сказал Генри, используя угрозу как отвлекающий маневр, пока мысленно тянулся к уборщику; невидимый черный глаз широко раскрылся в нетерпении.
Фред рассмеялся, разум Генри достиг цели, и его затопили мысли этого человека: темные, ужасные, обманчивые.
Опасные.
Цвета, кружащие в его сознании, были чернее могилы, но почему-то яркие, словно заряженные энергией и живые. «Порочные,– перевело сознание Генри. А потом уточнило: – Смертельные».
БЕГИ.
Генри выскочил из-за стола и бросился к запертой двери. Он кричал на бегу, но все равно слышал, как парты врезаются друг в друга, пока их небрежно раскидывает в стороны разгневанный гигант.
Та же самая рука схватила Генри за шкирку и дернула назад. Вторая прошмыгнула дальше, словно большой паук, чтобы закрыть рот, когда мальчик закричал так громко, как только мог, в большую горячую ладонь, накрывшую его лицо от подбородка до скулы.
«СТОЙ!» – скомандовал его разум, и на долю секунды рука на лице слегка разжалась, будто внезапно почувствовав неуверенность, будто испугавшись. Генри яростно замотал головой.
– Ах ты маленький говнюк,– сказал мужчина незнакомым для Генри голосом – это был голос вовсе не Фреда-уборщика, а кого-то, с кем Генри встретился впервые.
Потом длинные, сильные пальцы крепко сжали его щеки, что-то твердое и острое вонзилось ему в шею, и цвета в его сознании разорвались в клочья – этакие неразличимые остатки утраченных эмоций и разбитых мыслей.
Глаза Генри остекленели. Дверь в класс расплылась, его мозг затуманился, а тело онемело.
У уха раздалось горячее дыхание, в котором скрывался шепот:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Тихо.
И тело Генри подчинилось. «Тихо»,– мысленно повторил он про себя; этот звук походил на радиосигнал с далекой звезды. А затем мир потемнел, в ушах зазвенел белый шум, в глазах затанцевали круги, как будто фейерверк за закрытыми веками… а потом все погасло. Он упал в объятия уборщика и будто со стороны почувствовал, как его поднимают в воздух.
Белый шум оборвался, словно щелкнули выключателем. Его тело освободилось от чувств и ощущений. Он плыл по мертвому, приглушенному пространству.
«Папа»,– подумал он. Тихая, слабая мольба. Крик об утешении, о помощи.
Ответа не было.
Завеса сознания сорвалась, и Генри упал.
Поплыл в темноту, в тяжелую тишину, через бесконечную бездну внутреннего пространства.
6
Фред выкатил тележку через деревянные двойные двери, отделяющие прохладный выложенный плиткой коридор от усиливающейся жары бетонного школьного двора. Серый резиновый мусорный бак дребезжал и терся о покрытый ржавчиной металлический круг, который удерживал его внутри. Если бы у кого-то возникло желание открыть крышку и заглянуть внутрь, он увидел бы черную пластиковую прокладку и огромную кучу грязных тряпок. А если бы тот же самый любознательный прохожий приподнял тряпки, то с удивлением обнаружил бы макушку мальчика. А дальше – руки и ноги, свернутые в позу эмбриона. Этот прохожий мог бы подумать, каким маленьким выглядит мальчик, свернувшийся калачиком в баке. «Он же ребенок»,– мог бы сказать он и, встретившись с темными, бездушными глазами Фреда, подумал бы о том, чтобы упрекнуть его, сделать выговор или призвать к ответу. «Просто малыш»,– мог бы добавить он, прежде чем закрыть крышку и уйти. Возможно, прищелкивая языком от отвращения. Или покачав головой от ужаса.
Пока тележка, скрипя, проезжала по пустому двору по направлению к двери, ведущей в пристройку («Пятьдесят футов,– подумал он,– …сорок пять… сорок…»), не подошел ни один такой прохожий. К изумлению уборщика (и к огромной радости), в поле зрения не было ни души. Все дети и учителя распределены по классам. Директор (эта вездесущая сучка) и остальной административный персонал были загружены утренними обязанностями, а также несколькими офицерами полиции и детективом, которые спокойно и очень осторожно передавали информацию об ужасном убийстве ученика прошлой ночью. Детектив, женщина лет сорока пяти по имени Уайт, объясняла, что всего несколько часов назад в мусорном контейнере рядом с домом мальчика было найдено тело со сломанной шеей.
(Когда мисс Терри услышала это слово, она представила звук ломающейся кости, словно сухая ветка, о колено, и невольно подумала о гигантском уборщике, с которым столкнулась только этим утром. «Помнишь, Ванда? Того, от которого мурашки по коже? Того, чьи огромные руки могут размозжить голову ребенку?» Но эта странная мысль исчезла так же быстро, как и появилась, отброшенная как легкомысленная и несправедливая, родившаяся от отчаяния из-за осознания того, что один из ее детей был убит. А вместе с отчаянием возникло непреодолимое чувство неудачи, которое вскоре – где-то в течение пары часов – усилится во сто крат.)
Дворник остановил тележку, заставляя себя не оглядываться, чтобы проверить, не вышел ли кто из-за двери или не выглянул ли в окно. Он не хотел выглядеть виноватым. Он хотел выглядеть именно тем, чем он был. Я лишь тупой уборщик, выношу мусор. Здесь не на что смотреть, ребята. Совсем.
Фред широко распахнул дверь пристройки. Внутри было темно и прохладно, воздух был пропитан запахами удобрений, машинного масла и древесины. Он протащил тележку, бросил быстрый взгляд на открытый двор и ряд окон кабинетов за ним, никого не увидел и улыбнулся.
7
Раздался лязг, когда поднялась металлическая дверь.
Лиам и Грег коротко переглянулись, затем Грег выпрыгнул из машины и направился к задней части фургона.