Деньги не списались.
В полумиле от аэропорта Лиам воспользовался телефоном, привинченным к белой кирпичной стене заправочной станции. В нескольких футах сбоку на двери туалета красовался белый силуэт мужчины, частично прикрытый выцветшей наклейкой от газировки. Дверь распахнулась, когда послышались гудки.
Лиам повернулся спиной, пока старый бездомный вышел и прошмыгнул мимо, оставив за собой удушливо-сладкий аромат мыла, пота и мочи. Когда мужчина зашаркал прочь, Лиам опустил взгляд на потрескавшийся тротуар.
– Как раз вовремя, брат,– произнес рокочущий голос. Теплый пластик, прижатый к уху Лиама, передавал значимость и сырую близость слабого одобрения Джима.
– Еще бы. Все хорошо?
– Да, чувак. Все хорошо. Ты только приехал?
Лиам вытер пот со лба. Он смотрел на светлеющий горизонт и гадал, как далеко отсюда океан. Ему ужасно хотелось его увидеть.
– Да, и до жути хочу немного поспать. Ехал всю ночь.
– Ага, но есть дела, брат мой. Сроки поджимают, понял?
Лайам кивнул и отвернулся от горизонта.
– Да. Во сколько?
Последовала маленькая пауза, и Лиаму стало интересно, хмурится ли Джим, улыбается или вообще не слушает.
– Восемь сорок пять. Где обсуждали. Забери по дороге Грега. Ты знаешь, где он ждет.
– В парке.
– Да. Если его не будет, проезжай мимо. Не жди, не звони. Понял?
– Понял.
С другого конца послышался тяжелый вдох, как будто частично от облегчения, а частично от напряжения.
– Ладно, супер,– ответил Джим.– Не облажайся.
И звонок прервался.
– Ага,– угрюмо промычал Лиам неприятному писку из трубки. Он повесил ее на место и подумывал припарковаться и поспать пару часов. Потом ему пришла мысль поискать какой-то бар. Затем он вспомнил рокочущий голос Джима.
Не облажайся.
Лиам вздохнул и направился к фургону. Залез внутрь и уставился через лобовое стекло на медленно светлеющее небо. Вдалеке кружили чайки, прямо как пепел, уносимый ветром.
Лиам проанализировал свое нутро на наличие дурного предчувствия, присмотрелся к отдаленному красному свету в подсознании, поискал покалывание шестого чувства.
В конце концов, дело было сложное. Грязное.
Похищение ребенка.
Все может плохо обернуться.
Но нутро Лиама чувствовало себя прекрасно, никаких красных флагов не наблюдалось, а шестое чувство было вялым и сонным, каким и он сам. А потом в животе заурчало совсем не от волнения. Мужчина опустил окно и на мгновение замер, чтобы вдохнуть соленый воздух.
Океан совсем близко.
Он печально улыбнулся и завел фургон. Лучше поехать на восток, найти, где поесть. А потом он припаркуется, попробует немного вздремнуть, заедет за Грегом и…
…и схватит ребенка.
Лиам нахмурился, опустил взгляд на спортивную сумку на полу между двумя передними сиденьями. Он подумал о заряженном пистолете, завернутом в клеенку. А потом задумался, убил бы он ту девушку в мотеле, если бы она побежала за ним?
Он потер глаза, внезапно поникнув от изнеможения.
Несколько мгновений спустя фургон выехал с заправки, и Лиам начал искать приличное кафе, где можно выпить чашечку кофе и плотно позавтракать.
В конце концов, сегодня важный день.
2
Генри проткнул желтые глаза, уставившиеся на него с тарелки. Он наблюдал, как они лопаются и растекаются по белкам, заливают картофельные оладьи, тянутся остывающими щупальцами к бекону.
– Похоже на желтого осьминога.
Мэри села напротив него, и он почувствовал ее недовольство. Мальчик решил не отрывать глаз от тарелки. Он намазал немного желтка на хрустящие картофельные оладьи и отправил их в рот вилкой. Жуя, он осмелился взглянуть на Мэри, надеясь избежать упрека. Ему бесчисленное количество раз говорили не играть с едой, но ведь так весело разламывать мясной рулет на куски (а потом кидать их в гору картофельного пюре) или накручивать спагетти на вилку, пока у него не получится рулет из лапши толще бейсбольного мяча (ну, около того), а в данном случае – притворяться, что выковыриваешь глаза из яичницы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мэри выглядела так, словно все же хотела напоминать о том, что так делать нельзя – ее цвета были яркими и красными, как у пожарной машины,– и тут Дэйв вошел на кухню, натягивая куртку и буквально бросаясь к дымящейся кружке, терпеливо стоявшей рядом со все еще кипящим кофейником.
– Мы рано даем показания,– сказал он, стащив один тост с тарелки Мэри и яростно откусывая его между глотками горячего кофе.
– А потом ты гадаешь, откуда у тебя проблемы с желудком,– пожурила она, переводя все недовольство с Генри на мужа, за что мальчик был безмерно благодарен. Они продолжили болтать, пока Генри сосредоточенно доедал свой завтрак, но аппетит пропал, и разбитые глаза яичницы внезапно стали напрягать, а не смешить.
Голос шепнул на ухо, что лицо, которое он видел на своей тарелке, выглядело вполне правдивым, и эта самая правда скоро его настигнет.
«Какая правда?» – спросил он, надеясь, что голос не ответит. Даже не услышит вопроса.
Но ответом послужило ощущение сильной боли, самой бездонной печали. Лицо на тарелке – такое разбитое, с этими выпученными глазами – внезапно превратилось в другое. В настоящее. В знакомое, детское, и его глаза тоже были искусаны, съедены, но истекали не желтым, а красным…
– Генри? Ты слышишь?
Генри осознал, что задержал дыхание, и тогда громко выдохнул – так, словно вынырнул из бассейна после того, как держался без воздуха так долго, как только мог, с резким фух! из глубины внутренностей, за которым идет новый вдох, наполняющий кровь жизнью.
– А?
Дэйв и Мэри оба странно на него смотрели, с такой своеобразной заботой; не с желанием защитить – например, когда у твоего ребенка появляется влажный, неприятный кашель,– а скорее оборонительно. Так бывает, когда ваш ребенок читает мысли, прислушивается к чувствам и впитывает их, как губка впитывает пролитую бутылку с флуоресцентными чернилами.
– Все хорошо,– сказал потом Генри и попытался улыбнуться.
– Ты вспотел,– заметила Мэри.
– И ты весь серый как привидение, дружок,– добавил Дэйв.
Генри все же решил проверить, вопреки своему желанию. Аккуратно. Чтобы узнать только те чувства, что были на поверхности.
Яркие цвета, плавающие, как рыбы в пруду, кружились внутри них. Вспышки других цветов – ярко-красных и черных прожилок, цветов, которых не знал никто, кроме самого Бога,– маячили, как флаги, выкрикивая чувства, которые его разум переводил в понятные ему слова.
«Хрупкий»,– услышал он.
Больной.
Взволнованный.
Поврежденный.
Сломанный.
Потерянный.
Бедный мальчик… О, бедный мальчик… Он меня слышит?
Он сейчас читает мои мысли?
Генри резко встал и за лямку схватил с пола рюкзак, а потом перекинул через плечо.
– Все хорошо. Мне пора.
Дэйв и Мэри, казалось, на мгновение застыли с ничего не выражающими лицами… а затем они снова зашевелились. Словно волшебные часы остановили время, и какая-то высшая сила повернула циферблат, перемотала, а потом отпустила.
– Я отвезу тебя, дорогой,– сказала Мэри, ища ключи.
– Давай я, мне все равно пора,– сказал Дэйв и поцеловал Мэри в щеку.
Но Генри уже был в дверях. Сегодня никаких объятий. И никакой помощи. Иногда лучше быть одному, даже если грустно. Или если ты очень потерян. Или, возможно, если ты и правда сломан. Ведь кто полюбит разбитую куклу?
Никто.
– Я пройдусь,– сказал он, снова попытавшись улыбнуться, и вышел на улицу.– Люблю вас! – крикнул он и быстро спустился к траве на передней лужайке.
Мальчик услышал, как за ним открылась дверь, почувствовал там Мэри и Дэйва. Они наблюдали.
– Генри,– позвала Мэри, но он не обернулся, а просто поднял руку.
– Я пройдусь через парк! – закричал он, пока по щеке текла слеза.
Мэри смотрела, как Генри переходит улицу. «Ну, хотя бы посмотрел в обе стороны»,– подумала она и позволила себе порадоваться, что они, как родители, хоть в чем-то преуспели.