Лиам опускается на колено, и его яркие глаза впиваются в глаза Генри, задние фары фургона окрашивают мужское лицо в темно-красный цвет. «Как деревья,– думает Генри.– Как дьявол».
Но Генри встречается с ним взглядом и изо всех сил старается не отворачиваться. Через мгновение взгляд Лиама смягчается, и Генри видит малейшие намеки на улыбку в уголках губ, и ему почти хочется улыбнуться в ответ, потому что – к лучшему или к худшему – такие дети, как Генри, всегда будут хотеть верить в лучшее в людях.
А потом Лиам продолжает.
– Если ты убежишь от меня, я выстрелю тебе в спину,– говорит он хладнокровно и размеренно. Бесстрастно.– Если каким-то чудом ты не умрешь, я выстрелю снова, скорее всего, в затылок, пока ты будешь лежать лицом вниз в сраной грязи.
Генри пытается отвернуться, но Лиам мягко вдавливает палец ему в щеку и поворачивает голову, пока их взгляды снова не пересекаются.
– Я не буду дважды думать. Я тебе не вру. Я не хочу этого делать, но все же я – абсолютно и без сомнения – так сделаю, и без колебаний.– Лиам кладет свободную руку Генри на плечо, будто передает ему один из величайших жизненных уроков.– Мне нужно, чтобы ты поверил мне, Генри. Ради нас обоих, ладно?
Лиам ждет, а у Генри отвисает челюсть, полный мочевой пузырь забыт настолько же, насколько домашнее задание, которое наверняка надо завтра сдать. Генри обдумывает слова этого человека, и его взгляд перемещается на серебристый блеск металла в сжатом кулаке. Мальчик подумывает попытаться прочитать мысли Лиама, но он слишком устал, слишком напуган – мозг кажется сморщенным и слабым, нервы напряжены, мысли вялые. С каждым мгновением с этими людьми в холодном лесу его решимость и мужество слабеют, обреченность нынешней ситуации просачивается, как кровь, сквозь завесу отречения и становится более ощутимой, более пугающей. Более реальной.
Ужас сковывает позвоночник, и Генри горбится. Безмолвно. Бездумно. Он предпринимает последнюю нерешительную попытку дотянуться до разума Лиама, но не видит ничего, кроме выбившихся черных шелковистых прядей, свидетельствующих об опасности. Такая смутная, холодная пустота.
Генри не может сосредоточиться, чтобы увидеть больше, но ему хватило, чтобы признать правду в словах этого человека.
Он не врал.
– Кивни, если поверил,– говорит Лиам почти шепотом со своим странным акцентом.
Генри кивает.
Лиам задерживает взгляд еще на мгновение, а затем, по-видимому, все понимает, встает и указывает на ближайшее дерево.
– Хорошо, тогда иди ссать. Вон за то дерево. Иди, не беги. Оставайся в поле моего зрения,– и затем добавляет: – Пожалуйста, не заставляй меня убивать тебя, дружок.
Словно во сне, Генри медленно поворачивается и идет к ближайшему дереву, на которое указал Лиам. Он почти ощущает смертоносную мощь пистолета у себя за спиной, это легкое покалывание между лопатками, куда может быть направлено дуло, ожидающее, что он сделает какую-нибудь глупость. Побежит.
Генри доходит до деревьев и на мгновение задумывается, почему не может расстегнуть молнию на штанах. Потом без особых эмоций замечает, как сильно дрожат руки. Чтобы унять дрожь, он прижимает их к грубой холодной коре освещенного багрянцем дерева.
Бежать он не намерен.
5
Как только фургон разворачивается (что нелегко на узкой дороге), Грег наблюдает, как Лиам и ребенок удаляются в зеркале заднего вида. По мере того, как свет от задних фар фургона становится все дальше, две фигуры – рука Лиама почти по-отечески покоится на плече маленького мальчика – растворяются в темноте, и Грег фокусирует внимание на затемненной грунтовой дороге впереди.
После двадцати минут осторожной езды он проезжает самую глухую часть леса, самый неровный участок тропы, и решает, что можно прибавить скорость. У него до хрена дел, и опаздывать нельзя. «Боже упаси»,– думает он, когда игла страха вонзается в его мозг; страха того, что Джим сделает, если Грег нарушит какой-то из хорошо продуманных планов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он съезжает с узкой лесной дороги на частную (и сейчас пустую) двухполосную дорогу, которая выйдет на 76-е по направлению к Адскому каньону, а затем в сторону Эскондидо, где он свернет на 15-е. После этого ему предстоит четырехчасовая поездка на север до арендованного гаража, где он поменяет машину, а потом те же четыре часа будет ехать обратно, чтобы встретиться с Джимом.
«Осторожность – залог этой игры,– сказал Джим, когда проговаривал эту деталь плана.– Может, фургон будут искать, может, нет. Но я хочу, чтобы той же ночью он был спрятан уже в другом округе».
Грег стучит пальцами по рулю и борется с желанием посмотреть в зеркало заднего вида в поисках красно-синих огней. Он сильно сомневается, что кто-то вышел на обычный белый грузовой фургон с калифорнийскими номерами, но даже если так, придется искать иголку в стоге сена.
– Я мистер никто,– говорит он и энергичнее барабанит по рулю.
Он смотрит на стереосистему и уже тянется к ручке, но тут его взгляд падает на конверт на пассажирском сиденье; из плотной бумаги, запечатанный в пластиковый пакет – и тоже старается не думать об этом.
Пока что.
Через час, пока Ронни Ван Зант[3] орет в перегоревшие динамики фургона о том, что он свободная птица, Грег выезжает на обговоренный съезд и въезжает в пригородное гнездышко домов недалеко от Риверсайда. Почтовый ящик находится в нескольких кварталах от шоссе, и он легко его находит; подальше от окон соседних домов и основных дорог – идеальная остановка.
Напевая себе под нос, Грег выходит из фургона с пакетом и направляется к почтовому ящику. «Как просили, ваша милость»,– думает он, а затем быстро оглядывается в поисках собачников, бегунов или еще каких-нибудь тупорылых, которые заставили бы его отказаться от плана А и еще сильнее отклониться от пути к плану Б.
Никого не увидев, Грег достает из кармана латексные перчатки, надевает и вытаскивает конверт из пакета. Затем открывает дверцу ржавого синего почтового ящика.
– Принимайте,– говорит он и опускает толстый конверт.
Сделав свое дело, он вздыхает с облегчением и быстро возвращается к фургону. С выключенными фарами он не более чем подсвеченная луной тень на затемненной улице.
– Так-так… за дело, идиотина.
Внутри фургона он засовывает пакетик и латексные перчатки в карман, еще раз изучает дома и тротуары вокруг – Господи, лишь бы никаких собачников и бегунов, пожалуйста,– затем заводит двигатель и плавно и бесшумно выезжает из пригорода.
Когда он приближается к главной дороге, ведущей к 215-му шоссе, и в песне начинается гитарное соло, он дергает ручку фары и ускоряется по направлению к съезду. У него впереди длинная дорога, а Джим просил его быть в баре уже с утра. Грег прикидывает: если все пойдет хорошо, поездка туда-обратно займет чуть более восьми часов – он будет на окраине города к восходу солнца, а вскоре после этого и на месте встречи.
Они с Джимом денек перекантуются, а потом вместе поедут на ферму на следующий день после того, как Джим закончит дела с уборщиком.
Если я просто исчезну, все ведь поймут, так? Надо продержаться денек до выходных, а потом мы уедем. А к понедельнику все это уже почти закончится.
Грег рад, что не придется сразу возвращаться на ферму, потому что – при прочих равных условиях – от этого дома у него мурашки по коже. «Прямо как из фильмов ужасов»,– думает он, давя на газ, когда из стереосистемы дребезжит самая популярная радиостанция классического рока в Сан-Диего (следует плавный переход от «Свободной птицы» к «Покрасить в черный»[4]). Ладони барабанят по рулю в такт неистовому ритму Чарли Уоттса, и Грег чувствует, как спадает часть дневного напряжения и беспокойства. Он все успеет, график идеально совпадет, что значительно облегчает дело.