Если такое положение было в «цитадели» марксизма, в области политической экономии, то что уж говорить о других науках, и тем более – о психологии! Не только на примере Г.И. Челпанова и К.Н. Корнилова, но и других отечественных ученых начала века (В.М. Бехтерева, Н.Н. Ланге, П.П. Блонского и т.д.) можно убедиться, что в дореволюционной России роль марксизма в области психологии была минимальна, точнее говоря, была равна нулю.
Что же собой представляла отечественная психология в 20-е годы, вынужденная становиться марксистской наукой? Что эти годы значили в судьбе науки и отдельных ее представителей? Начнем с метафоры. Русский психолог Н.Н. Ланге в начале века сравнивал современного психолога с Приамом, сидящим на развалинах Трои, – столь впечатляющим был в то время кризис в мировой психологической науке. Н.Н. Ланге писал, что «психолог наших дней подобен Приаму, сидящему на развалинах Трои» [66, с. 42], что «мы должны признать, что в современной психологии происходит ныне некоторый общий кризис» [66, с. 43]. В последующие годы в советской психологии (например, в работах Л.С. Выготского, К.Н. Корнилова, А.Н. Леонтьева) эта метафора будет вспоминаться довольно часто при характеристике общего положения дел в психологии. Но у Н.Н. Ланге в этой же книге есть и другая, не менее яркая метафора. В начале своей работы Ланге писал, что в настоящее время у психолога нет возможности изложить главные теории и факты так, как это делается в естественных науках. Поэтому, прежде чем приступить к постройке, психолог «должен заложить крепкий фундамент в этой болотистой местности, постоянно затопляемой и зыбкой, притом уже ископанной и подрытой в течение многих столетий разнообразными общефилософскими спорами. Без подобной предварительной работы, необходимость которой сознается ныне всеми психологами, никакая специальная психологическая работа не может считаться устойчивой, и самые, повидимому, надежные в фактическом смысле построения могут, под влиянием деформаций в ниже лежащих слоях, быть сразу снесены: так землетрясение моментально разрушает цветущий с виду город» [66, с. 11].
К 20-м годам советской психологии сравнение Н.Н. Ланге психологии ни с разрушенной Троей, ни со зданием на болоте применить уже никак нельзя. Скорее эти годы можно представить неким оазисом в истории нашей науки, окруженным пустыней: до 20-х годов – войны, революции, разруха, после 20-х – «великий перелом», постановление ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов» от 4 июля 1936 года, затем Великая Отечественная война, «павловская» объединенная сессия АН и АМН СССР 1950 года … Развивая метафору Н.Н. Ланге, можно сказать, что в 20-е годы российский Приам совершенно неожиданно для себя оказался то ли на шумном базаре, то ли в гуще рукопашной схватки, то ли в массе строителей, каждый из которых на свой страх и риск пытается заново отстроить Трою. Коротко 20-е годы можно определить как время дискуссий.
Взору исследователя, пытающегося проникнуть в этот период, открывается невероятно пестрая и противоречивая картина самых различных школ, направлений, теорий и взглядов, возникающих, развивающихся и находящихся в постоянной борьбе между собой. Психологи тех лет отмечали это не раз в своих работах.
Ю.В. Португалов в 1925 г. писал, что, несмотря на «общее стремление» В.М. Бехтерева, К.Н. Корнилова и И.П. Павлова «отойти от эмпирической психологии, взаимные научные их отношения в действительности во многом серьезном весьма различны» [86, с. 17]. Вследствие этого, иронизирует Ю.В. Португалов, «средний провинциальный педагог или врач может растеряться при тех противоречиях, какие проистекают из учений названных авторов, ибо предстоит нелегкая задача выбора: упразднить совсем психологию – Корнилов не позволяет; признать ее – Павлов не позволяет; признать материализм – Бехтерев не позволяет; признать энергетизм – Корнилов не позволяет; допустить пространственность психизма – Павлов не позволяет; допустить непространственность психизма – Корнилов и Бехтерев не позволяют и т.д.» [86, с. 18]. К.Н. Корнилов, соглашаясь с такой остроумной характеристикой, в свою очередь, подчеркивал, что «между авторами столь противоречивых мнений, конечно же, должна была возникнуть ожесточенная полемика. 1924-1925 гг. и являются годами ожесточенной полемики» [62, с. 209]. Г.И. Челпанов в 1926 г. констатировал: «В настоящее время у нас можно насчитать пять различных, враждующих друг с другом, направлений в психологии…» [131, с. 3].
Можно ли найти определенную логику, обнаружить те или иные существенные тенденции в этой сложной системе взаимоотношений, в этой «войне всех против всех»?
При анализе 20-х годов следует прежде всего учитывать весьма немаловажное обстоятельство, которое еще больше усложняет общую картину: начиная с 1922 г. всевозможные направления и точки зрения могли существовать в СССР только в жестких рамках марксистской идеологии, философии марксизма.
Н.И. Бухарин в 1923 г. писал: «Всем известно, что после февральской революции даже околоточные вставляли себе в петличку красный бантик. Точно также известно, что теперь идет генеральная перекраска очень и очень многих «под марксизм» [23, с. 195]. О том же писал в начале 1923 г. М.Н. Покровский: «В высшей школе даже в последние недели появилось невероятное количество марксистов, и в марксисты записались все, вплоть до бывшего попечителя учебного округа» [цит. по: 83, с. 103]. Если же характеризовать период 20-х годов в целом в рамках интересующего нас вопроса, то можно, по-видимому, говорить даже не о том, что было столько же психологий, сколько было психологов (один из признаков научного кризиса!), а о том, что было столько же «марксистских психологий», сколько было психологов-марксистов (причем немарксистов среди психологов не должно было быть вообще).
Фундамент всей дискуссии в отечественной психологии 20-х годов образует начавшаяся еще до революции дискуссия между В.М. Бехтеревым и Г.И. Челпановым, являющаяся, в свою очередь, отражением в русской психологии процессов и тенденций, имевшихся в то время в мировой психологии, таких как возникновение бихевиоризма и психоанализа, формирование общей, экспериментальной и прикладной сфер психологии в их взаимосвязи и противоречивости, общий методологический кризис, изменение отношений с философией и другими науками и т.д. и т.п.
К наиболее значимым работам следует отнести работы В.М. Бехтерева и Г.И. Челпанова, опубликованные в период 1899-1919 гг. [7], [8], [12], [121], [122], [123] и др. Именно на эти работы ссылаются в ходе полемики в 20-е годы их авторы, а также П.П. Блонский, К.Н. Корнилов, В.Я Струминский, Ю.В. Франкфурт и другие участники дискуссии.
Спор между Г.И. Челпановым и В.М. Бехтеревым набирал силу по мере того, как постепенно, начиная с 1903 г., складывалась концепция В.М. Бехтерева, альтернативная эмпирической психологии Г.И. Челпанова – вначале в виде «объективной психологии» [12], затем «психо-рефлексологии» и, наконец, «рефлексологии» [8], Челпанов и Бехтерев спорили друг с другом еще на дореволюционных съездах по педагогической психологии и экспериментальной педагогике. После революции они столкнулись на первом съезде по психоневрологии в Москве в январе 1923 г., когда Г.И. Челпанов выступил с докладом «Предпосылки современной эмпирической психологии» [130], а В.М. Бехтерев с докладом «Субъективное или объективное изучение личности?» [9].
В первой полемической брошюре «Психология и марксизм» [128] Г.И. Челпанов объединил в одну группу В.М. Бехтерева, П.П. Блонского и К.Н. Корнилова, т.к. считал, что все они, во-первых, стремятся отменить психологию, заменить ее другой наукой (рефлексологией, наукой о поведении, реактологией); вовторых, пытаются доказать при этом, что эта замена целиком соответствует духу и букве марксизма. В.М. Бехтерев ответил Г.И. Челпанову в 1925 г. в брошюре «Психология, рефлексология и марксизм» [10]. Ответную реакцию Челпанова можно найти в его работах «Социальная психология или условные рефлексы?» [131] и «Объективная психология в России и Америке» [129]. Этот спор был завершен (точнее, прерван) после того, как в 1927 г. В.М. Бехтерева не стало. Следует подчеркнуть, что по крайней мере до вмешательства в спор между ними марксизма отношения между В.М. Бехтеревым и Г.И. Челпановым находились в соответствии с правилами научной этики. Для характеристики личных взаимоотношений Бехтерева и Челпанова можно упомянуть о любопытном документе – официальном отзыве Челпанова (причем отзыве положительном и даже хвалебном) на проект Бехтерева в 1918 г. по организации Института Мозга [134].
В первые годы после революции были написаны работы, содержащие в себе резкую, уничтожающую критику прежней, «старой» психологии. К таким работам следует отнести прежде всего книги П.П. Блонского [14], К.Н. Корнилова [46] и В.Я. Струминского [104]. В то же время следует подчеркнуть, что тема марксизма в этих произведениях революционной поры звучит еще слабо и не очень убедительно. Непосредственный интерес для нас представляют работы, вышедшие в ходе дискуссии в период 1923-1927 гг. Начало этому периоду положил первый Всероссийский психоневрологический съезд, состоявшийся в январе 1923 г. в Москве. Окончанием следует считать 1927 г., когда были опубликованы итоговые работы К.Н. Корнилова [62] и Г.И. Челпанова [133]. В этот период основные участники дискуссии опубликовали целый ряд полемических статей и брошюр.