— Замка он мне не даровал, что верно, то верно! — с хохотом подтвердил прево. — Зато он позволил мне занять его, а это почти одно и то же.
— Ну, а если кто-нибудь сыграет с тобой злую шутку, добившись дарственной на замок?
— Э, сумасброду будет оказан плохой прием, ручаюсь, пусть только попробует предъявить свои права! Вы с госпожой д’Этамп поддержите меня, и я заставлю молодчика раскаяться в его притязаниях. Да что ты, я совершенно спокоен: Нельский замок принадлежит мне, и это так же верно, дружище, как то, что моя дочь Коломба — твоя невеста. Отправляйся же с Богом да возвращайся побыстрее.
В то время, когда прево произносил эти слова, в истинности которых ни он, ни его собеседник не сомневались, в воротах, ведущих из четырехугольного двора в сады Большого Нельского замка, в сопровождении садовника Рембо появилось третье действующее лицо — виконт де Мармань.
Виконт тоже считался претендентом на руку Коломбы, но претендентом-неудачником. Это был рыжеволосый, румяный повеса, самодовольный, дерзкий и болтливый; он кичился тем, что занимает должность королевского секретаря и благодаря этой должности имеет свободный доступ к его величеству вместе с борзыми, попугаями и обезьянами. Вот почему прево не ввели в заблуждение ни кажущаяся благосклонность, ни мнимое дружелюбие его величества по отношению к де Марманю — ведь этой благосклонностью и дружелюбием он был обязан, по слухам, лишь тому, что брался за любые поручения, не всегда даже и нравственные. Кроме того, виконт де Мармань уже давненько прокутил свои владения, и его благополучие зависело от щедрот Франциска I. А ведь щедроты эти в любую минуту могли иссякнуть, и мессир Робер д’Эстурвиль был не так легковерен, чтобы в столь важных случаях полагаться на прихоть короля, обладавшего весьма капризным характером. Он осторожно отклонил предложение виконта де Марманя, сказав ему по секрету, что дочь уже давно помолвлена с другим. После этого признания, объяснившего причину отказа, виконт де Мармань и мессир Робер с виду остались закадычными друзьями, хотя с того дня виконт возненавидел прево, а прево стал остерегаться виконта. Ведь, приветливо и мило улыбаясь, виконт не мог не таить злобу на человека, для которого темные дворцовые тайны и чужие души были открытой книгой. Всякий раз, когда появлялся виконт, такой приветливый и предупредительный, прево готовился услышать дурные вести, которые де Мармань сообщал ему обычно со слезами на глазах и с притворным сочувствием, растравляя его рану.
С графом же д’Орбеком виконт де Мармань почти прекратил отношения. Больше того, их взаимная неприязнь просто бросалась в глаза, что при дворе бывает редко. Д’Орбек презирал де Марманя, ибо де Мармань был небогат и не мог достойно поддержать свое высокое положение. Де Мармань ненавидел д’Орбека, ибо д’Орбек был сказочно богат. Словом, оба терпеть не могли друг друга и всякий раз, сталкиваясь на узенькой дорожке, строили друг другу козни. Поэтому при встрече оба царедворца раскланивались с той язвительной и холодной улыбкой, какую видишь лишь в дворцовых приемных, — она означает: «Эх, не будь мы оба такими трусами, одного из нас уже давно не было бы на свете!»
Следует, однако, признать, ибо долг повествователя — говорить и о хорошем, и о дурном, что и на этот раз они ограничились лишь поклоном и улыбками; граф д’Орбек ни единым словом не обменялся с виконтом де Марманем и, сопровождаемый прево, торопливо вышел в ту дверь, в которую вошел его враг.
Поспешим же добавить, что, невзирая на взаимную ненависть, враги при случае тотчас же объединились бы, стремясь уничтожить третьего.
Итак, граф д’Орбек ушел, а прево остался наедине со своим «другом» виконтом де Марманем.
Прево приблизился к нему, изобразив на лице большую радость, а виконт его ждал, состроив кислую мину.
— Ну что же, любезный прево, — сказал виконт, первый нарушив молчание. — Вид у вас превеселый.
— А у вас, дорогой де Мармань, преунылый.
— Это потому, бедный мой д’Эстурвиль, что беды моих друзей меня печалят так же, как и мои собственные.
— Да, да, я знаю, какое у вас отзывчивое сердце, — ответил прево.
— А когда я увидел, что вы сияете от радости, равно как и ваш будущий зять граф д’Орбек, ибо его женитьба на вашей дочери уже ни для кого не тайна, и я поздравляю вас, любезный д’Эстурвиль…
— Да ведь я давно сказал вам, что Коломба просватана, любезный Мармань.
— Просто ума не приложу, как вы соглашаетесь на разлуку со своей очаровательной дочерью!
— Да я и не разлучаюсь с ней, — возразил мессир Робер. — Мой зять граф д’Орбек переправится через Сену со всей своей казной и поселится в Большом Нельском замке. Я же часы досуга буду проводить в Малом.
— Мой бедный друг! — проговорил Мармань, качая головой и прикидываясь глубоко озабоченным; он подхватил прево под руку и смахнул воображаемую слезу.
— Почему же «бедный»? — спросил мессир Робер. — Черт возьми, что еще вы собираетесь мне сообщить?
— Неужели я первый должен сообщить вам плохую весть?
— Какую? Да говорите же!
— Знаете, любезный прево, в нашей земной юдоли нужно быть философом. Существует старая поговорка, которую несчастный род человеческий должен был бы беспрестанно повторять, ибо в ней заключена вся человеческая мудрость…
— Ну, договаривайте же! Какая поговорка?
— Человек предполагает, любезный друг… человек предполагает, а Бог располагает.
— Что же предполагаю я, и как располагает Бог? Ну, говорите же, и делу конец!
— Вы предназначали древний Нельский замок зятю и дочери?
— Разумеется. И, я надеюсь, месяца через три они там поселятся.
— Заблуждаетесь, любезный прево, заблуждаетесь! Нельский замок уже не ваша собственность. Простите, что я причиняю вам такое огорчение, но я подумал, что будет лучше, если вы — а я знаю ваш вспыльчивый характер — узнаете эту новость из уст друга, который сообщит вам ее осторожно, нежели из уст негодяя, который, радуясь вашему несчастью, выложит вам все без околичностей. Увы, друг мой, Большой Нельский замок уже не ваш.
— Да кто же его у меня отнял?
— Его величество.
— Его величество?
— Самолично. Теперь вы хорошо понимаете, что это непоправимо.
— Когда же это произошло?
— Сегодня утром. Если бы меня не задержали дела в Лувре, я уведомил бы вас раньше.
— Вас ввели в обман, де Мармань. Это ложный слух, пущенный моими врагами, а вы, ничего толком не узнав, его разглашаете.
— Очень желал бы, чтобы так и было, но, к несчастью, мне никто ничего не говорил, я все слышал собственными ушами.