— О сударь, — ответила Коломба, вконец смущенная его словами, — мне, вероятно, никогда не носить ваших очаровательных безделушек! Право же, мне они не пригодятся. Живу я в уединении и безвестности, и это меня вовсе не тяготит. Признаюсь, мне хотелось бы так жить всегда. И все же, сказать по правде, я с удовольствием взглянула бы на ваши украшения… Не для того, чтобы иметь их, нет, а просто так, посмотреть… Не надевать их, а просто полюбоваться ими.
И, трепеща при мысли, что она слишком многое сказала, а быть может, чтобы не сказать еще больше, Коломба умолкла, поклонилась и выпорхнула с такой поспешностью, что человек, более опытный в подобных делах, решил бы, что это бегство…
— Вот и отлично! — воскликнула Перрина. — Наконец-то и мы начинаем кокетничать! Надо признаться, вы и вправду говорите как по писаному, молодой человек. Видно, в ваших краях знают секрет, как нравиться людям. И вот вам доказательство: вы сразу же нашли во мне союзницу. И, клянусь честью, я от души желаю, чтобы господин прево обошелся с вами не слишком худо. Ну, до свидания, молодой человек, да скажите своему учителю, чтобы он остерегался. Предупредите, что у мессира д’Эстурвиля нрав злой — он сущий дьявол и, кроме того, влиятельная персона при дворе. Пусть ваш учитель послушается да откажется от своей затеи: не водворяйтесь в Большом Нельском замке, а главное, не берите его силой. А с вами мы еще увидимся, не правда ли? И, пожалуйста, не верьте Коломбе: она унаследовала от своей покойной мамаши такое богатство, что может позволить себе любую прихоть и заплатит за ваши безделушки в двадцать раз дороже, чем они стоят. Да, кстати, принесите-ка вещицы и попроще — может, она надумает сделать подарочек и мне. Не в таких я, благодарение Богу, летах — если принаряжусь, могу еще и приглянуться. Вы ведь поняли меня, не правда ли?
И, решив для большей вразумительности подкрепить свои слова жестом, Перрина притронулась к плечу юноши. Асканио встрепенулся, и вид у него был такой, будто его внезапно разбудили. И в самом деле, юноше казалось, будто ему все пригрезилось. Он не мог постичь, что был у любимой, не верил, что это чистое видение, чей певучий голосок еще звучал в его ушах, а легкая фигурка только что проскользнула перед его глазами, — действительно та, за чей взгляд еще вчера и сегодня утром он отдал бы жизнь.
И вот, исполненный счастья и надежды на будущее, он обещал Перрине все, что ей было угодно, даже не слушая, о чем она просит. Да он готов был отдать все, чем обладал, только бы вновь увидеться с Коломбой!
Но тут он понял, что оставаться здесь дольше не следует, и распрощался с Перриной, пообещав вернуться на следующее утро.
Когда Асканио выходил из Малого Нельского замка, навстречу ему попались двое. Один из них так посмотрел на него, что по одному взгляду, не говоря уж о костюме, юноша узнал прево.
Предположения Асканио перешли в уверенность, когда он увидел, что эти люди постучались в ворота, из которых он только что вышел. Тут юноша пожалел, что не ушел раньше, — ведь кто знает, не обратится ли его неосторожность против Коломбы…
И, чтобы не привлекать к себе внимания, если, конечно, прево вообще его заметил, Асканио пошел прочь, не оглядываясь на единственный уголок во всей вселенной, которым в тот миг хотел бы владеть безраздельно.
Вернувшись в мастерскую, он увидел, что Бенвенуто очень озабочен. Человек, остановивший их на улице, был Приматиччо, который поспешил, как и подобает доброму земляку, предупредить Челлини, что во время утреннего визита Франциска I ваятель вел себя неосмотрительно и приобрел смертельного врага — герцогиню д’Этамп.
VII
ЖЕНИХ И ДРУГ
Один из незнакомцев, встретившихся Асканио у входа в Нельский замок, и в самом деле был мессир Робер д’Эстурвиль, парижский прево. О другом же мы скоро узнаем.
Прошло минут пять после ухода Асканио, а Коломба все еще задумчиво стояла, притаившись в своей комнате и прислушиваясь к каждому шороху, когда к ней влетела Перрина и сообщила, что в соседней комнате ее ждет отец.
— Батюшка? — воскликнула испуганная Коломба и тут же прибавила еле слышно: — Господи, неужели они встретились?
— Да, ваш отец, милочка, — отвечала Перрина, не расслышав окончания фразы, — а с ним еще какой-то важный старик, но кто — не знаю.
— Важный старик? — промолвила Коломба, вздрогнув от дурного предчувствия. — Боже мой! К чему бы это, госпожа Перрина? Впервые за последние два года батюшка пришел к нам не один.
Однако, несмотря на страх, девушке пришлось повиноваться, к тому же она хорошо знала нетерпеливый нрав мессира д’Эстурвиля. Коломба призвала на помощь все свое мужество и с улыбкой вошла в комнату, из которой только что убежала. Дело в том, что, несмотря на безотчетный страх, который Коломба испытывала впервые в жизни, она любила отца искренней любовью, и, хотя прево обращался с ней довольно сурово, девушка среди однообразной и унылой череды дней выделяла те дни, когда он бывал в Нельском замке, и считала их праздником.
Коломба подошла к отцу и хотела обнять его, сказать что-нибудь ласковое, но прево отстранился от девушки, не дав ей вымолвить ни слова. Он взял ее за руку, подвел к незнакомцу, который стоял, прислонившись к огромному камину, уставленному цветами, и произнес:
— Вот, любезный друг, представляю тебе свою дочь… — Затем, обращаясь к Коломбе, прибавил: — Коломба, это граф д’Орбек, казнохранитель короля и твой жених.
Коломба едва слышно ахнула, сдержавшись из вежливости, но колени у нее подогнулись, и она оперлась о спинку стула.
И действительно, чтобы понять, как ужаснула Коломбу новость, особенно сейчас, при том душевном состоянии, в котором она находилась, надо было видеть графа д’Орбека.
Правда, и мессир Робер д’Эстурвиль, отец Коломбы, не отличался красотой, да еще хмурил густые брови, когда ему противились или перечили. Лицо у него было суровое, и во всей коренастой фигуре было что-то грубое, неуклюжее, мало к нему располагавшее; но, когда прево стоял рядом с графом д’Орбеком, его можно было сравнить с Михаилом Архангелом, стоящим рядом с драконом. Во всяком случае, широкое лицо и резкие черты говорили о решительности и воле, а в маленьких серых глазах, проницательных и живых, светился ум. Граф же, хилый, тощий, тщедушный, с длинными руками, напоминавшими лапы паука, тонким, пронзительным голосом, медлительный, как улитка, был не просто уродлив, а омерзителен; причем уродство сочеталось в нем с глупостью и злобностью. По укоренившейся привычке он стоял, чуть склонив голову набок, и неприятно улыбался; в его взгляде было что-то зловещее.