после личного обращения Дёница он появился — около полуночи, с эскортом из шести эсэсовцев гигантского роста. По настоятельному совету гаулейтера Вегенера Дёниц также обеспечил себя охраной из надежных моряков-подводников, которые окружили жилище главнокомандующего. На своем столе, под кипой папок, он спрятал револьвер с взведенным курком. Так что все это может служить нагляднейшей иллюстрацией их взаимного недоверия. Приготовления Дёница, однако, показали, что проблема состояла чисто в демонстрации силы, а не в различиях взглядов на будущую политику или даже моральных соображений.
Гиммлер быстро среагировал на новую ситуацию. Прочитав сообщение о назначении Дёница преемником, он на мгновение побледнел, но быстро взял себя в руки и спросил, может ли он стать «номером два» в государстве. Невозможно сказать, то ли это был тактический маневр в надежде захватить власть позднее, или его привычное подчинение любому решению Гитлера — даже этому, последнему; а может быть, это было вызвано отсутствием силы характера, неспособностью противостоять авторитету гроссадмирала или результатом долговременного подчинения заповеди «действовать только во благо страны». Дёниц, со своей стороны, старался выиграть время. Он не мог игнорировать реалий власти; Гиммлер командовал СС, полицией и резервной армией и мог мобилизовать их для собственных целей; против них Дёниц мог выставить всего лишь несколько частей и соединений кригсмарине, поэтому он отметил необходимость неполитического руководства и предложил отложить решение проблемы о дальнейшем использовании Гиммлера на будущее.
Дискуссия с Кейтелем и Йодлем состоялась 1 мая. К этому времени Дёниц знал, что завещание Гитлера вступило в силу. Не будучи специалистом в ведении сухопутных военных действий, гроссадмирал пожелал заменить Кейтеля фельдмаршалом фон Манштейном, которого он встретил несколькими днями раньше и который подчеркнул необходимость отвода германских армий Восточного фронта и подтягивания их поближе к Западному фронту. По причине непонимания друг друга или помех в связи это назначение, однако, так и не состоялось.
Вильгельма Кейтеля, начальника штаба ОКВ при Гитлере, Дёниц считал плохо подходящим для решения столь сложных оперативных проблем текущего момента, поскольку тот длительное время находился вдали от действующей армии; Дёниц также знал, что Кейтель непопулярен во многих кругах вермахта. С другой стороны, Йодля он высоко ценил и считал необходимыми для себя его опыт в тактических и стратегических вопросах, а также мастерство управления. Поскольку Йодль заявил, что, если Кейтеля сместят, он тоже уйдет, то оба «оперативных помощника» фюрера остались на своих местах.
Оба этих высокопоставленных профессиональных офицера Третьего рейха были повешены в Нюрнберге, но самые последние германские исторические исследования частично реабилитировали Кейтеля. Например, Вальтер Герлиц в своем описании фельдмаршала четко показывает дилемму, в которой оказался «гитлеровский Бертье» (Бертье Луи-Александр, 1753–1815, маршал (в 1805–1807 и в 1812–1814 гг. был начальником штаба французской армии. После падения наполеоновской империи в 1814 г. перешел на сторону Бурбонов. В период Ста дней Наполеона (1815) покончил с собой. — Ред. частично исполнявший функции военного министра, частично государственного секретаря, частично начальника штаба несуществующего военного министра и не имевший своих собственных командных полномочий.
Кейтель был выходцем из окрестностей Ганновера. Поначалу был артиллерийским офицером и во время Первой мировой войны поднялся до звания капитана, когда получил назначение на должность младшего штабного офицера. В 1920-х гг. он служил в организационном отделе военного ведомства (так в эту пору именовался засекреченный Генеральный штаб. — Ред.) и стал начальником этого отдела. После обычного периода службы в войсках артиллерийским полковым командиром Кейтель получил под свое командование дивизию. В 1935 г. тогдашний военный министр и главнокомандующий вермахтом фельдмаршал фон Бломберг выбрал его (по рекомендации фон Фрича) вместо фон Рейхенау (назначенного в 7-й военный округ) главой канцелярии вермахта, уверенный, что он не окажется вздорным и не будет одержим слишком оригинальными идеями. По тем же самым причинам, когда Бломберг был вынужден уйти в отставку, Гитлер 4 февраля 1938 г. назначил Кейтеля начальником штаба Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ).
Обычно Кейтеля изображают неким типичным продуктом кадетского корпуса и военного обучения, но Герлиц подвергает серьезным сомнениям это избитое суждение. Тем не менее стандартная картина скорее подтверждается, чем опровергается несомненными организаторскими способностями Кейтеля (его именовали «виртуозом военного управления») и его верностью главе государства, коренившейся в традиции и не признающей никаких взаимных обязательств или шкалы ценностей.
Наиболее выдающимися качествами Кейтеля были его невероятное прилежание и примирительная манера действий. Он всегда был до боли совестлив, этот типичный раболепный подчиненный. Он не осмеливался высказывать противоположное мнение такому диктатору, как Гитлер.
Конечно, к достоинствам Кейтеля можно отнести то, что он постоянно противостоял претензиям Гиммлера на власть, — но он это делал не из моральных соображений, а потому что хотел сохранить военную власть в руках тех, кто был для этого обучен.
Кейтель, похоже, не осознавал полных последствий того, что делал, до самой скамьи подсудимых в Нюрнберre. He будучи сильной личностью, он прятал голову в песок перед лицом неприятнейших фактов, чуждых понятиям о немецком офицере, воспитанном в суровых традициях достоинства и добропорядочности; и этот уход от определенных мрачных реалий действительности усиливался частыми замечаниями Гитлера и внешними атрибутами пруссачества, которыми диктатор намеренно окружал себя для того, чтобы имитировать режим, основанный на традиционных ценностях. Объем работы, лежавший на Кейтеле, был почти немыслим, что подвергало его интенсивной нервной и душевной нагрузке; ему ежедневно приходилось слушать монологи фюрера; поэтому он с радостью снял с себя всю ответственность, став «рупором Гитлера». Стремление Кейтеля угодить своему фюреру иллюстрировалось «кейтелевской рысью», стремительной торопливой ходьбой, на которую он переходил, когда его вызывали Гитлер или Борман. А кличка его была даже еще более разоблачающей — Лакейтель.
В защиту Кейтеля следовало бы отметить, что, когда потом он столкнулся с фактом своей ответственности в Нюрнберге, он не делал попыток отрицать, что морально доля вины лежит и на нем. Преступные приказы, в которых он обвинялся, говорил он, ему казались «спорными» даже на стадии их составления. Он пытался если не остановить их, то, по крайней мере, смягчить, в некоторых случаях с помощью тактики затягивания их издания, а в других — внесением изменений. Тогда Гитлер стал действовать сам. Тем не менее, как рассказывал Эрих Кордт, «соучаствуя и терпя это чудовищное злоупотребление командным механизмом, он [Кейтель] уничтожил моральные основы армии, которой принадлежал сорок лет».
Кейтель по натуре не был преступником; он виновен просто в слабости и легковерии. То, что он ужасно страдал, когда вся глубина феномена Гитлера стала для него ясной, показывает признание, которое он сделал американскому психологу Гилберту: «Я больше страдаю от агонии совести и самобичевания в этой камере, чем все, кого я знаю.