В Черной Вселенной нам приходится связывать цвет с чем-то другим. Там все другое, в ней нет ни волн, ни фотонов. Чтобы увидеть эти миры, нужно раскрыть черный и белый цвета так же, как у нас раскрылся красный цвет. Вот почему мы стремимся увидеть другие цвета, которых нет в нашем опыте. Самостоятельно это не получится, нужна помощь Троллидора. Если это произойдет, ты увидишь мир таким, каким его увидели бы те, кто выбрал в качестве основы черный или белый цвета, а может быть, и все три цвета сразу. Это другие варианты не только восприятия, но и жизни.
Когда ты соприкасаешься с Троллидором, он дарит тебе возможность увидеть то, что не положено тебе как человеку. Ты видел эти запретные вещи лишь потому, что вся твоя обычная жизнь, все твои желания и воспоминания прекратились, как только ты увидел Троллидора. Он подарил тебе черные цвета. Это самое главное, что ты вынес из своего путешествия. Все восторженные чувства, грандиозность космоса, знание и наличие силы, которая управляет его жизнью – все это лишь твои переживания, сопровождавшие главное. Троллидор подарил тебе инструмент изменения твоего сознания – возможность выхода за пределы человеческих ограничений.
Когда научишься видеть черные и белые цвета без помощи Троллидора, сможешь произвольно скользить по полю сознания, в том числе и за человеческими пределами. Но это станет возможным только в том случае, если ты очистишь свое сознание от наслоений прошлой жизни и начнешь создавать внутри себя совершенно новое существо. А зародыш этого нового существа после встречи с Троллидором в тебе уже есть.
– Зачем мне этот зародыш?
– Только в него ты сможешь поместить свою волю. В Красной Вселенной все места уже заняты, и воля находится там, где ей положено. Нужно сместить равновесие Вселенных, и тогда твоя воля станет основой тебя.
– Воля? – Я перестал понимать, о чем идет речь. – Что такое воля?
– Воля – сердцевина тебя, то, чему нельзя приказать, но что должно приказывать. Пока она спит, а наша задача – ее разбудить.
Я решил поразмышлять над этими словами позже и попробовал перевести разговор на тревожащую меня тему:
– Что такое светящиеся поляны? Что такое Светящийся Змей? Что означали все упражнения, которые мы делали?
– У тебя пока нет языка, на котором все это можно объяснить. Я тебе могу рассказать лишь сказки, но когда ты поймешь, что это было на самом деле, ты упрекнешь меня в том, что я вводил тебя в заблуждение. То, что я рассказываю тебе про цвета, гораздо точнее отвечает на твои вопросы, чем мои слова, вроде «светящиеся поляны и Светящийся Змей составлены из материи твоего сознания, а мы, инструкторы, хитрым способом дали твоему сознанию раскрыться». Я как будто сказал правду, но на самом деле солгал, поскольку не привел эту отрывочную фразу в связь с другими сторонами нашего учения. А связь эта возможна лишь тогда, когда по капельке, по крупице, ты начнешь из очищенного сознания выращивать в себе Дея.
Инструктор замолчал. По его лицу вдруг пробежала волна изменений. На неопределенное лицо и пластичную мимику наложилась форма его прототипа.
– Ночь закончилась, – сказал он вопреки очевидности. Как раз в этот момент наша поляна погрузилась в полную темноту.
– Ночь закончилась, – еще раз сказал он, делая особое ударение на слове «ночь», ударение, заставившее «Ночь» засветиться тем невозможным прозрачно-черным светом, который впервые вспыхнул внутри меня, когда я делал свой выбор.
– Не забудь поговорить с каждым из нас при свете Дня.
– И с Локкой? – осторожно спросил я.
– Ну, с Локкой в первую очередь, – засмеялся Инструктор.
Новая группа ожидалась через два дня. С самого утра мне не хотелось ни завтракать, ни общаться с кем-либо, даже с Коброй. К полудню мы спустились к хате, не надеясь на обед. Но посреди густой травы на вытоптанной поляне стоял большой деревянный стол, извлеченный, наверное, из подвала. За столом расположились Черногорец, Скандинав, Упырь, Доктор, Толстяк, Барбаросса, Помощник и Мавка. На этот раз Мавка не была обнаженной – на ее голое тело была наброшена белоснежная накидка. Был и новый человек – высокий мужчина лет под сорок, с красивым аристократическим лицом и с легкой сединой на висках. Я назвал его Рыцарем.
Инструктор находился среди них, но ничем не выдавал своего привилегированного положения. Он снова был самим собой, и от пугающей вчерашней расплывчатости не осталось и следа.
Рыцарь с нескрываемым интересом разглядывал нас. Мы сели и выпили по большой кружке молока.
– Похоже, что с этими ребятами мы будем работать, – сказал Помощник, показывая на нас.
Рыцарь приподнялся и поклонился столь же церемонно, как это обычно делал Барбаросса. После секундной паузы наши инструкторы продолжили разговор, не обращая никакого внимания на нас. Рыцарь рассказывал о работе трахтемировской группы.
В отличие от нас, эта группа не была привязана к домику, не ставила палаток, а обитала под открытым небом. Они спали, зарывшись в кучи листьев, им запрещено было говорить, они могли только изъясняться жестами, подсмотренными у животных и насекомых.
Как я понял, основой их практики было длительное многочасовое слежение за перемещениями выбранного насекомого или змеи. Особенно ценилась способность долгое время следить за муравьем. Муравьи в муравейнике совершенно неотличимы друг от друга, и слежение за ними требует неимоверной концентрации внимания. В итоге формировалось полное знание языка жестов и поз выбранной в качестве тотема живой твари.
Барбаросса принялся обсуждать с Рыцарем детали поведения жуков и змей. Они явно принадлежали к одному клану, практикующему заимствования особенностей движений окружающей нас фауны. Как будто прочитав мои мысли, Барбаросса повернулся к нашей группе.
– Животные, особенно насекомые и моллюски, знают то, чего не знаем мы, люди. Наше знание выражено в словах, а их – в движениях. Выучив их движения, мы готовим себя к принятию их знания. Но мы не можем двигаться как кузнечики или змеи. Мы можем только присвоить себе их иероглифы. Если иероглиф выполнен правильно, мы почувствуем то же, что чувствует жук или улитка.
Рыцарь покивал головой. Он вышел из-за стола, резко сложился пополам и, медленно выпрямляясь, принял странную и невозможную для тела позу, развернувшись в пояснице почти на 180 градусов, закинув голову вверх, асимметрично расставив руки и сплетя ноги наподобие косички. Барбаросса смотрел не отрываясь. Потом быстро набросал в блокноте нечто, напоминающее китайский иероглиф.
Рыцарь принял еще несколько поз. Его владение телом просто поражало. Я знал довольно много продвинутых в йоге людей, но такого мастерства не встречал даже у практикующих с двадцатипятилетним стажем занятий. Барбаросса набрасывал свои странные рисунки.
Помощник перехватил мой взгляд.
– Не имеет значения, – сказал он, – выполнен ли иероглиф в виде рисунка, в сознании или теле. Если он изображен совершенно, он действует в любом материале.
Вскоре Рыцарь собрался уходить.
Глава 3
Интервью
Солнце поднималось к зениту. Я почувствовал, что пора идти на беседу с инструкторами.
Сначала я решил навестить Локку. Как обычно, он сидел у входа в палатку за пишущей машинкой. Увидев меня, Локка покачал головой:
– Так ты не уехал… Значит, уболтал-таки тебя Барбаросса? – сказал он вместо приветствия. – Я же говорил, что он найдет слабую струнку, чтобы вовлечь в свои дела. Ну, рассказывай, какие фокусы он преподнес тебе опять?
Я рассказал ему про встречу с Троллидором, не упоминая однако о Ночной группе. Локка почесал бороду.
– Галлюцинация. Управляемая галлюцинация. Чай пили? Вот то-то и оно. Я не думаю, что это был психоделик, скорее, какая-то трава, которая обостряет фантазии. Не ты первый, кто рассказывает мне эту сказку. Пойми, эти ребята сколачивают свою секту. У Барбароссы изощренные приемы. Не он их придумал.
Есть реальная практика выхода на потусторонние сущности. Много лет тому назад один мужик показал нам, как это делается. Я от таких контактов отказался.
Мне важно очистить свое сознание от всех загрязнений, а не менять те, что есть, на новые. Когда ты вступаешь в такой контакт, никогда не знаешь, кто кем будет управлять. Я тебе говорил, что тут будет сплошной дзен. В том смысле, что здесь ты видишь модель всех наших взаимоотношений в обычном мире. И в Бучаке эта модель доведена до крайности, до абсурда.