Читать интересную книгу Скрещение судеб - Мария Белкина

Она умела смотреть «поверх барьера»! У нее не было той узости взглядов, которая так свойственна большинству и особенно политикам — смотреть на все только с точки зрения своих собственных убеждений. Для нее была важна, прежде всего, личность — человек.

Она хорошо знала о симпатиях Сергея Яковлевича к Советскому Союзу. Она писала, говорила о том, что он видит там только то, что хочет видеть, а не то, что есть на самом деле. Она пыталась переубедить его и не могла… Он все больше и больше увлекается идеями коммунизма. Что ж, и великий Пикассо становится членом Коммунистической партии! «Призрак коммунизма бродит по Европе…» К нам, в Советский Союз, приезжают: Барбюс, Мальро, Ромен Роллан, Бернард Шоу, Фейхтвангер, и в общем-то одобрительно относятся, с некоторыми «но», к тому эксперименту, который проделывает над нами история. А мы сами?! Кто-то сказал: человек осужден на обман…

Марина Ивановна, должно быть, давно уже привыкла к тому, что Сергей Яковлевич все время ввязывался в политические споры и драки. Еще со времен Евразийства, с двадцатых годов, когда его столько ругали за его «большевизм», за симпатию к Советскому Союзу, за то, что в журнале «Версты» он печатал советских писателей: Бабеля, Есенина, Артема Веселого. А теперь он с головой ушел в работу в «Союзе возвращения на родину». Союз содействовал тем, кто хотел вернуться в Россию, помогал оформлять документы в посольстве. Вел просветительскую работу, знакомил с жизнью в Советской России. Там, на rue de Bussie вечерами собирались те, кто решил уже уехать и те, кто раздумывал еще. Читались лекции, устраивались литературные вечера. Там читала стихи и Марина Ивановна. Кажется, крутили советские фильмы. Там даже был организован кружок то ли политграмоты, то ли политэкономии (те, кто приезжал жить в Советский Союз, должны были быть «подкованными»!), его вел бывший полковник царской армии Глиноедский. Он и жил там. Может, их-то и путали, утверждая, что Сергей Яковлевич не живет дома, а живет на rue de Bussie. По описанию внешне они были похожи. Глиноедский геройски погибнет в Испании и его будет хоронить вся Барселона. Эренбург напишет о нем в своих воспоминаниях.

Сергей Яковлевич одно время даже носился с идеей создать театр. У него всегда было столько идей, которые не осуществлялись! Он писал Лиле в Москву в 1936 г.: «Я сейчас ношусь с мыслью организовать советскую театральную студию. Есть много первоклассных сил. Пока что дело навертывается. Если удастся — буду счастлив». (Он сам когда-то играл в Камерном театре в Москве, снимался в кино в Париже статистом, в Чехии играл в любительских спектаклях) — Эта деятельность Союза была, конечно, известна Марине Ивановне, но кто-бы стал посвящать ее в работу, которая велась с «черного хода»…

Сергей Яковлевич принимал деятельное участие и в издании журнала «Наш Союз», явно пропагандистского толка, который мог издаваться только на деньги Советского посольства. (Может отсюда и пошли слухи по Москве, что муж Цветаевой работал в Советском посольстве!) Марина Ивановна понимала, что это советский журнал, ну, и что из того — они же собирались переехать в Москву. Но о том, что Сергей Яковлевич стал секретным сотрудником НКВД?! О той тайной работе, которая велась этим «Союзом Возвращенцев»?!

Никому, кто знал Марину Ивановну, кто писал о ней воспоминания, кто изучал ее биографию, творчество, писал книги о ней, статьи — никому и в голову не приходила мысль, что это могло быть ей известно!..

И странно прозвучало в 1990 году высказывание Дмитрия Сеземана: «Марина Ивановна была поэтом, она не была сумасшедшей…» и потому, мол, она должна была знать, откуда шли деньги Сергею Яковлевичу, он ведь последние годы каждый месяц приносил деньги домой. «Зачем нам нужна еще и эта ложь?» — восклицает он.

Приносил деньги домой? Но ведь он работал и в журнале и в «Союзе Возвращенцев». А что и как — Марину Ивановну так мало интересовало, так мало она вникала в подробности. У нее была своя жизнь, своя стихия… Да, потом, когда она останется одна с Муром в Париже и ей придется жить на те деньги, которые будут приходить из Москвы, она будет знать, из какого учреждения они идут. И в Болшево будет знать, чья эта дача и чьи это деньги. Но тогда…

Зинаида Шаховская, давняя знакомая Марины Ивановны, знавшая ее и там, в Париже — ответила Сеземану, что он так и не понял — что такое Цветаева!.. Да и не мог: он был тогда мальчишка — подросток. Судьба забросит его из Парижа вместе с матерью и отчимом в Подмосковье, на дачу в Болшево, куда потом приедет и Марина Ивановна с Муром. И он столкнется с ней в быту и узнает ее, отнюдь не с лучшей стороны. Может, потому в его воспоминаниях и чувствуется некоторая раздраженность.

Митя Сеземан был старше Мура года на три, но Мур по своему интеллекту, начитанности был старше своих лет и они общались и Мур писал потом, что Митя Сеземан лучший его друг.

Антонина Клепинина, мать Мити Сеземана, была, видно, незаурядной личностью. Из профессорской семьи, из Питера, увлекалась поэзией, искусством. Когда победили большевики, участвовала в каком-то заговоре, потом бежала по льду, через Финский залив, под пулями красноармейцев, будучи на сносях. В Гельсингфорсе родила Митю, Дмитрия Сеземана. В эмиграции вышла замуж за бывшего белого офицера Николая Клепинина. Будучи натурой деятельной и тут, в эмиграции, не могла оставаться в стороне от общественной деятельности, вовлеклась в евразийское движение. Сдружились с Сергеем Яковлевичем и она и Клепинин. Вместе стали потом работать в «Союзе возвращения на родину». Они искренне верили, что правда там… Политика — страшное занятие, — она засасывает, а они последние годы только и занимались политикой и по воспоминаниям Сеземана в их маленькой парижской квартире, на кухне только и велись разговоры, что о Сталине, Троцком, Ленине, Марксе. И Клепинина, которая в Болшево так будет стараться уберечь Марину Ивановну от бытовых неурядиц, должно быть, и там, в Париже, старалась в ее присутствии предотвращать подобные разговоры, ибо Марина Ивановна умерла бы от скуки, слушая их. И все же, по словам Эйснера, если заходил при Марине Ивановне разговор о политике, то самые трезвые высказывания были ее, но это он признал уже в конце своей жизни, а тогда, там, в Париже, они все снисходительно относились к ней — ни черта, мол, не понимает!

…Но когда и как Сергей Яковлевич был втянут в работу советской разведки? Когда?

Может быть в 1933 году, как и Клепинин. Как — гадать не берусь. Да и о роли его в том страшном событии, которое произошло под Лозанной, — точно сказать не могу. Я столько прочитала статей, воспоминаний — и такая разноголосица! Есть, кто утверждает, что он был одним из главных действующих лиц в этой истории. Другие резонно замечают, что столь важное для Лубянки дело ему поручить не могли, а третьи — что роль его и вовсе неясна. Александр Орлов (он потом сбежит от Лубянки), наш резидент, находившийся в Испании, в качестве советника республиканского правительства, в своих воспоминаниях писал, что когда его надо было «убрать» — то из Москвы прибыл Шпигельгласс, заместитель начальника иностранного отдела НКВД Слуцкого (которого тоже в свое время «уберут»!). Шпигельгласс — «никто иной как он за три месяца до этого организовал убийство Игнатия Рейсса…» И в других воспоминаниях упоминается Шпигельгласс как главный организатор убийства и это явно соответствует истине. О Сергее Яковлевиче писали, что он находился в машине, которая направлялась в Лозанну и в которой сидели непосредственные исполнители. Но по сведениям швейцарской полиции, ведшей расследование, его в машине не было. Рената Штейнер, единственная кого арестовали, сообщила, что Эфрон поручил ей выследить Рейсса, который скрывался в одной из горных деревень в Швейцарии, и которого разыскивали и другие.