А вслух недовольно ответил:
– А что такого?
– Да твои только что уехали! Вон, видишь, пыль еще не осела…
– Как уехали? – Колени почему-то подкосились и мелко-мелко задрожали… – Куда? А как же я?
– Вот я и говорю: где тебя носит? Беги, может, догонишь… Увидят, может, тебя…
На трясущихся ногах, с колотящимся сердцем, Сеня бежал долго. Пыль забивалась в рот, мешала дышать. Он кашлял, размазывал слезы по грязным щекам, спотыкался, падал и никак не мог осознать, что его бросили, оставили, покинули… Поверить в такое в двенадцать лет действительно невозможно…
Машину он не догнал. Шофер за ним не вернулся. Хотя он ждал. Сначала во дворе, потом дома, потом опять на улице. Периодически поднимался в квартиру, собирал в свой школьный ранец то одно, то другое… Ранец получился надутый, тяжелый и неудобный. Зато в нем лежало тонкое одеяло, бабушкины носки, спортивные штаны, нож, ложка, стакан, полбанки варенья, фонарик и свитер. Свитер никак не хотел умещаться, и Семен решил надеть его на себя, чтобы тот не занимал место в рюкзаке. Но в нем было очень жарко.
«Зачем мне свитер? – думал он. – Сейчас лето, жарко… Лучше рубаху взять».
Рубаха кое-как улеглась в рюкзак, и Семен, по-хозяйски закрыв дверь на ключ, спрятал его под коврик. Они всегда так с сестрами делали.
Он еще надеялся увидеть машину, он высматривал ее, вытягивая шею и оборачиваясь, но напрасно. Машины проезжали, конечно, только не за ним.
Люди бежали с тюками, с узлами, тащили детей за руки… Все направлялись в сторону вокзала. Семен не представлял, сколько до него идти. Кто-то подсказал ему сесть на трамвай. С трудом он втиснулся в переполненный вагон, чудом не свалился по дороге, поскольку двери так и не закрылись до конца. Ожесточенно работая локтями, он пробрался на перрон, не понимая, зачем он здесь, куда ему дальше и как вообще жить теперь. Одному, без копейки денег, без единого документа, без семьи.
Когда ждал, когда собирал вещи, когда ехал и пробирался сквозь толпу в переполненном вокзале, у него еще была надежда увидеть своих, но в том хаосе, который творился на путях, она растаяла моментально.
Сесть на поезд было невозможно. У дверей каждого вагона творилось что-то невообразимое. Все кричали, толкались, пробираясь к узким дверям. Кто-то пытался затащить ребенка в окно, кто-то передавал узлы через головы людей… Поезда отходили, не дожидаясь, пока люди закончат посадку. Кто висел на подножке, кто цеплялся за поручни в надежде ухватиться на уходящий состав, кто рыдал, не в силах сдвинуться с места. Дети прижимались к матерям, боясь оторваться хоть на миг. Потому что оторваться – значило потеряться навсегда. Матери беспомощно метались по перронам…
С каждым новым составом возможность уехать представлялась все более нереальной. Люди постоянно прибывали, паника нарастала, никто не знал, будут сегодня еще поезда или нет.
Товарняк шел, не останавливаясь, а лишь немного сбавив ход. Семен стоял в самом конце перрона и считал вагоны. Просто так, бездумно. Сначала безо всякого смысла, а потом загадал: если будет двадцать восемь, то мне повезет! В чем повезет, когда, он не уточнял. Да и вряд ли понимал вообще, что есть везение в такой ситуации. Вагон двадцать седьмой остановился перед ним. Состав почему-то затормозил и прямо напротив него оказался полупустой вагон с сеном. На сене сидели ребята, щелкали семечки и с интересом наблюдали за жизнью перрона. Как будто они были из другого мира: спокойные, расслабленные…
– Слышь, пацан! – один из мальчишек обратился к Семену. – Ты че, один?
– Я? – Семен оглянулся убедиться, к нему ли обращаются. – Да… один…
– Давай к нам…
Уговаривать не пришлось. Семен смело шагнул в вагон… Поезд неспешно покатился. За ним уже на ходу успел вскочить какой-то мужик с младенцем на руках и кое-как, повредив ногу, запрыгнула женщина, видимо, мать того младенца… Она схватилась за ушибленную ногу и завыла. Муж цыкнул на нее, сунул ребенка и громко заматерившись, рухнул в сено…
– Ребят, а длинный состав? Не знаете? – зачем-то спросил пацанов Семен.
– За нами последний вагон. А что?
– Выходит, всего двадцать восемь?
– Не знаю… Мы не считали…
Так началась взрослая жизнь Семена. Без юности, без отрочества… Из детства – сразу в суровую взрослость. Резко: без подготовки, без перехода, без чьей-либо помощи…
Воровать он научился быстро. Другого способа выжить в той ситуации у него просто не было. Жизнь мотала мальчишку по стране. Как он пережил весь тот ужас? Как не умер от голода, страха, холода, одиночества? Похоже, он и сам не мог бы ответить на эти вопросы. Уже спустя долгие годы, будучи в преклонном возрасте, он, вспоминая те времена, терялся сам. Не мог вытащить из памяти тяжелые фрагменты той поры. Как ни силился, как ни напрягался – не мог. Видимо, психика обладает какими-то защитными механизмами, которые позволяют забыть что-то страшное, плохое, неприятное… Иначе как справиться с теми тяжелейшими переживаниями, которые одолевали его тогда?
Мальчик, который всегда был в центре внимания, купался в ласке и любви всех членов семьи без исключения, который не знал отказа почти ни в чем… Он вынужден был скитаться, голодать, унижаться, воровать, подвергаться оскорблениям и побоям, нищенствовать, попрошайничать, преступать закон…
Долгими холодными ночами, забившись в угол какого-нибудь грязного вагона, случайно оказавшегося на запасных путях Богом забытой станции, он представлял свою семью… Где они? Что с ними? Как устроились? Живы ли, здоровы? Вспоминают ли о нем, ищут ли? Особняком в этих мыслях стояла мама. Добрая, нежная, понимающая… Ему всегда казалось, что она относится к нему иначе, чем к другим своим детям. Нет, понятно, конечно, что он единственный мальчик и отношение к нему другое… И все же… Мысли о маме вызывали у Семена такое явное ощущение тоски, душевной боли, страдания, что он запрещал себе думать о ней… Ну насколько это у него получалось…
В первый раз в тюрьму он попал в семнадцать, сразу после войны. Судья никак не могла определиться, в «малолетку» его направить отбывать наказание или во взрослую зону. Судьей оказалась женщина. И по женской своей сути она остро жалела парнишку, то ли сироту при живых родителях, то ли просто несчастного подростка, искалеченного войной. Но в ту пору почти все судьбы были переломаны военным временем, и жалости на всех не хватало. С преступностью же боролись во все времена. Закону нет дела ни до чего. Набедокурил – отвечай! Преступил – понеси наказание! Определили тебе наказание – отбывай! А сирота ты, или бедный-несчастный, или бес тебя попутал, закону все равно. Нет, ну есть, конечно, что-то типа «смягчающих вину обстоятельств». Только это срабатывает при наличии адвокатов, грамотно выстроенной линии защиты, при том, что кто-то стоит за тобой, что кому-то ты нужен, что кто-то беспокоится о тебе, заботится, стремится облегчить твою участь…