«Кто знает, как сложилась бы судьба философии в Великобритании и Соединенных Штатах, не будь Витгенштейна, а ведь он вообще мог бы оказаться в тени», – заметил Джон Уиздом (1904–1993), последователь Витгенштейна и основатель нового направления аналитической философии – лингвистической терапии. Уиздом подчеркнул благодатное совпадение места, времени и действия: «…в философских кругах Витгенштейн стал известен благодаря особенным обстоятельствам: сильному впечатлению, произведенному им на Бертрана Рассела, и смелой политике Кембриджского университета, открывшего ему доступ в философское сообщество»[251]. По настоящее время «Логико-философский трактат» является одним из самых читаемых и цитируемых философских произведений XX в. Концепция Витгенштейна развивалась от исследования только логического языка (в так называемый «ранний период» его творчества), до включения в аналитический метод обыденного языка, дающего более полное представление о способах коммуникации человека.
В «Философских исследованиях», опубликованных после его смерти, он продолжает развивать теорию фактов, исследуя их влияние на логику, на механизмы отражения фактов в сознании человека, на способы доказательств истинности фактов и достоверности знания о фактах. Если толковать названный предмет его исследований расширительно, то налицо близость к предмету судебной деятельности – установлению причинно-следственных связей между законом (являющимся одновременно и юридическим фактом, и правилом толкования юридических фактов) и действиями людей, результаты которых тоже имеют характер юридических фактов. Судье следует установить причинно-следственные связи между действиями как фактами (например, нарушениями правил дорожного движения), наступившими последствиями (смерть человека) и применимой нормой закона.
Витгенштейн пытается найти способы точного описания движения субъекта к достоверному знанию о факте окружающей действительности. Этим непосредственно занимается теория судебных доказательств, разрабатывающая закономерности между фактами, их отражениями в сознании, способами их фиксации для целей судопроизводства и выносимыми судьей решениями. Судья не может существовать только в царстве языка юридико-технических терминов, поскольку показания сторон, свидетелей, третьих лиц даются на обыденном языке, большая часть общества не использует язык науки и логики. Более того, человеческий язык – это изменяющаяся субстанция, некоторые слова исчезают, появляются другие, многие слова меняют свои значения. Как же оценивать юридические факты, характеризуемые обыденным языком, с точки зрения научно обоснованных, логически выверенных законодательных актов. Поскольку подавляющее большинство правил поведения, в том числе законы, инструкции, прецеденты и т. д., сформулированы научным языком, именно интерпретаторы обязаны вырабатывать способы корреляции между языком логики и обыденными языками.
Практикуемая в XX в. доктрина толкования закона находит и фиксирует взаимосвязи между научным языком законодателя и обыденным языком гражданина – участника оцениваемых правоотношений. Буквальное правило толкования (literal rule) говорит о том, что словам следует придавать их очевидный, общеупотребительный, обычный и буквальный смысл, даже если результат будет выглядеть не очень разумно. Правило буквального толкования рассматривается как основное правило из тех, что применяются при толковании законов английскими судьями. При этом цель суда состоит в том, чтобы по возможности без искажений понять изначальное намерение законодателя, которым он руководствовался при составлении текста закона. Введенное Витгенштейном понятие «языковой игры», которым он обозначал каждый упорядоченный язык, включающий систему слов и выражений, является предметом исследований по настоящее время. Многие последователи Витгенштейна разрабатывали технику анализа обыденного языка и научного языка.
Гилберт Райл (1900–1976) развивает идею единства «обыденного» и «логического» знания, выступая против их сепарации. Райл дифференцирует категории «разумности» и «интеллектуальности»: посредством разумных (intelligent) действий мы узнаем новое, знакомимся с неизвестной доселе информацией, а с помощью интеллектуальных (intellectual) операций мы подтверждаем и верифицируем информацию, которую мы уже знаем. Английское слово intelligence является омонимом, и может переводиться как «разведка», разум помогает в поиске неизвестного, он «заточен» на такую функцию, – с этим Райл связывает противопоставление разумных действий интеллектуальным действиям. «Быть разумным», по Райлу, – это не только иметь некоторые исследовательские качества, но и быть способным применить их на практике, он называет это «знанием-как» (knowinghow). «Быть интеллектуальным» – это преобразовывать полученную с помощью разума информацию в форму идей и доктрин, могущих применяться в жизни, что соответствует «знанию-что» (knowing what). Поскольку знание-как мы получаем только в практике усвоения и использования обыденного языка, именно таким путем происходит первичное восприятие всех источников права, поэтому большинство населения не преобразует свои правовые знания-как в знание-что.
Интеллектуальные исследования права осуществляются небольшим количеством профессиональных юристов, которые после получения знания-что будут применять свои знания и навыки в юридической практике по отношению к людям, воспринимающим право только на основании обыденной разумности. Заслугой Г. Райла является анализ многих лингвистических проблем, в том числе выделение четырех видов «систематически вводящих в заблуждение выражений»: квази-онтологических, квази-платонических, квази-описательных, квази-определенных фраз. Например, во многих квази-онтологических выражениях отдельной вещи или явлению приписывается предикат «бытия». Когда мы говорим «преступность существует», мы подразумевает «преступность – это социально-правовое явление, имманентное каждому обществу», а не «преступность – это объект, существующий сам по себе».
Джон Лэнгшоу Остин (John Langshaw Austin, 1911–1960) занимал сходную с Райлом позицию, отрицая значимость только теоретического познания. «Как и все лингвистические философы, Остин разрабатывает проблему обоснования «знания-как», т. е. овладения инструкцией по употреблению языка, противопоставляя это знание «знанию-что», т. е. попытке определения точного значения слова самого по себе. Знание-как носит практический характер, оно не может быть проанализировано за пределами языка. Однако это не просто описание языка. В отличие от Райла, Остин считает, что в языке существуют стабильные, а не единичные употребления понятий, что отражается в виде «всеобщего»[252]. По его мнению, слова являются инструментами, которыми следует правильно пользоваться. Люди договариваются об использовании слов в том или ином значении, с этой точки зрения главным критерием установления языковых правил является конвенционализм.
Современные нормативные акты зачастую содержат собственный понятийный аппарат, согласно которому законодатель императивно вводит специальные значения терминов в целях упрощения их толкования при применении норм. Например, «непричастность – неустановленная причастность либо установленная непричастность лица к совершению преступления»[253]. Значение слова не может быть определено вне языкового контекста, поскольку оно изменяется в зависимости от особенностей его употребления в предложения.
Дж. Л. Остин акцентирует внимание на активном концепте языка, на том, что язык – это в большей степени совокупность действий, а не значений. Использование языка помогает достигать индивидуальных и коллективных целей: «Во-первых, слова суть инструменты, которые мы используем; эти инструменты должны быть, по крайней мере, достаточно чистыми, т. е. мы должны знать, что мы имеем в виду и что нет, мы должны быть достаточно вооружены для того, чтобы не попасться в те ловушки, которые расставляет нам язык. Во-вторых, слова (кроме как в их собственном маленьком углу) не суть факты или предметы. Поэтому мы должны отнять их (to prise them off) у мира, придержать их в стороне от него, разместить их против него, дабы получить возможность осознать всю присущую им неадекватность и двусмысленность и взглянуть на мир без помех. В-третьих, и это более ясно, общий для нас мир слов воплощает собой совокупность всех тех различий, которые человек находит нужным проводить, а также связи, которые он находит нужным отмечать и накапливать с течением многих сменяющих одно другое поколение»[254].
Благодаря Витгенштейну, Райлу, Остину и многим последователям структурной лингвистики английская доктрина толкования была обогащена разветвленным инструментарием по использованию правил языка. Английская школа лингвистического анализа оказала значительное влияние на тенденции развития обыденного языка, актуализируя естественную человеческую склонность к интерпретации слов и к лаконичности словосочетаний. В XX в. лингвистическая философия становится в Англии стилем юридического мышления, при осуществлении задач толкования права она оказывается ближе к объективному уяснению смысла и содержания нормативного акта, нежели континентальные аксиологические подходы.