Читать интересную книгу Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

На предостерегающий вопрос друга: «Почему бы вам, парни, просто не трахаться меньше?» — журналист Ричард Голдстейн (Goldstein 1983) возразил:

«На это нет легкого ответа, разве что выдвинуть такое обстоятельство: для многих геев траханье удовлетворяет целую связку потребностей, с которыми общество натуралов справляется вне арены секса. Для геев секс как наиболее сильное орудие привязанности и возбуждения является также средством общения, заменяющим часто чуждую геям семью и даже формирующим политику. Он представляет экстатический разрыв с годами косых взглядов и хождения под маской, жизнь украдкой, которую мы оставили позади. У натуралов нет чего-то сравнимого, хоть в памяти нечто такое порою вроде проступает. От них никогда не требовалось отвергать желание, а только откладывать пользование им».

Определяя основные положения политики сообщества геев, Майкл Деннени под третьим номером внес сексуальность. «Если центральным вопросом гомосексуальности является сексуальность, по определению — их и наша, — то не должно быть сюрпризом, что мы одержимы сексом. Мы действительно одержимы, и так и должно быть. Чем же еще мы можем быть одержимы? Натуралы (гетеросексуалы) бросают это нам как обвинение. Чего они хотели бы — по крайней мере, либералы из них — это гомосексуалов, не «одержимых» сексом, то есть самоотрицающих, подавленных, скрывающихся гомосексуалов, с которыми они всегда готовы поладить (за исключением нескольких твердых орешков, как Ирвинг Бибер). Единственная ошибочная вещь в одержимости сексом — это то, что иногда ведет к ничтожным результатам, которые мы видим в слишком многих гей-барах. Нет ничего плохого в гей-барах, но есть масса ущерба от плохих гей-баров» (Denneny 1984: 411–412). Неясно, куда он относит «темные комнаты» в гей-барах — те, где посетители осуществляют сексуальные контакты любого рода с любым клиентом, — к «хорошим гей-барам» или «плохим гей-барам».

Дело не только в гей-барах и не только в геевской субкультуре. Дело в натуре гомосексуального человека. Когда в телеинтервью корреспондент Би-би-си спросил Жана Жене, имел ли он первого любовника в исправительной колонии, тот помолчал, а потом ответил: «Нет. Две сотни» (Saint Genet 1986).

Журнал «Риск» открыл дискуссию о проблеме постоянного партнера. В ней помещено письмо 19-летнего Игоря (1992):

«По-моему, все эти разговоры о постоянстве — одна сплошная муть… Спать всё время с одним и тем же — скучно, это же ежу понятно! Я, слава Богу, не урод и могу себе найти столько разных парней, сколько надо: разные тела, разные губы, разные члены — каждый раз новый кайф. Вот лет через 20, когда мне уже будет ничего не нужно, придется обзавестись кем-то постоянным, а сейчас — что я, чокнутый?»

Тобиас Шнеебаум, тот самый, который обследовал гомосексуальное племя акарама в Перу, рассказывает об одном из своих близких друзей, которого он условно именует Джордж (это не его настоящее имя). Когда за тридцать лет до того Шнеебаум встретил его впервые в Нью-Йорке, это был неописуемый красавец.

«Он всё еще чрезвычайно привлекателен. В то раннее время он проходил сквозь период интенсивной и болезненной самопроверки. Он пытался отрицать свою сексуальность, называя требования своего тела дьявольским искушением. Он был столь глубоко обеспокоен, что полагал своим единственным спасением религию. Он начал готовиться к превращению в католика, надеясь, что таким путем он станет целомудренным и святым.

Правда, первый сексуальный опыт он имел девяти лет от роду в алтаре церкви своего родного городка, когда священник оттрахал его в попку. Сексуальные приключения Джорджа были разнообразны, но оставались в рамках гомосексуальности».

Шнеебаум познакомил его с католическим миссионером, которого узнал в экспедиции в Мексике, и Джордж с энтузиазмом присоединился к миссионерской деятельности среди мексиканских индейцев. Через несколько лет Джордж влюбился в этого католического миссионера-священника и жил с ним, как в браке, почти тридцать лет. В 1980 г. священник умер. Через 20 месяцев Шнеебаум получил от Джорджа из Европы такое письмо:

«Я хожу в парк много ночей подряд, трахался много раз, сосал у четырех и давал сосать троим. Как-то вечерком я прошелся один по Парижу, зашел в порнокино и имел еще семерых. Затем двоих в Кольмаре. За три ночи снова семеро. У шестерых я отсосал, а один трахал меня. Последний был, право, куколкой, как, впрочем, и многие другие. Пять здесь в Литл Хорне несколько недель назад и семь в Бэгби вечером на прошлой неделе».

Словом, святоша сорвался с тормозов. Ненасытность и темп потрясающие. Все сдерживающие центры отказали. Он сам это понимает и так продолжает письмо:

«Что, полагаешь ты, со мной произошло? Надо ли мне беспокоиться об этом? Возможно, это часть процесса примирения моих тела с душой, они ведь часто не ладили друг с другом. Это не мешает моему изучению мистики или обращению к церкви, и я не лицемерю. Это долг каждого из нас пытаться стать святым, и единственный способ сделать это — используя те «я», которые мы имеем, какими бы обыкновенными или необыкновенными эти «я» ни были. Будь прокляты образцы и модели! Моя эйфория не важна.

Мой милый, я надеюсь, ты не станешь думать слишком много обо мне и моих нынешних приключениях».

(Schneebaum 1987: 88–91)

Вся эта эскапада шнеебаумовского Джорджа происходит в том отделенном от остального общества мирке геев, где всё позволено, где секс обилен и доступен, где личность свободна от всего — от обязательств, норм, запретов, забот, стыда, страха. Страх заболеть отброшен — и напрасно: СПИД на каждом шагу. Тогда в начале 80-х эпидемия как раз начиналась. Страх быть ограбленным игнорируется — а зря: газеты сексуальных меньшинств продолжают публиковать нескончаемый мартиролог ограбленных и убитых геев. Свобода от забот иллюзорна: отсутствие семьи не означает, что не о чем заботиться. Не о ком, кроме себя, но это еще не значит, что не о чем. И даже что не о ком — чаще всего иллюзия. Те, кто дороги — пусть на день — всегда рядом. Человек — социальное существо.

Отсутствие норм и запретов еще не означает блага для личности. Да полного отсутствия и нет, оно невозможно, ибо означало бы отсутствие культуры.

Субкультура геев не изобрела беспорядочность и массовость сексуальных связей, она просто сделала их нормой и тем способствовала их распространению и колоссальному расширению. У субкультуры геев есть свои нормы и запреты, только другие. Не положено соблазнять любовника своего друга, если друг этого не поощряет. Нельзя появиться на людях одетым не по моде. Нельзя быть некрасивым. Нельзя быть толстым. Нельзя быть старым. Нельзя обладать маленьким членом.

Уотни с возмущением описывает лондонского телеведущего, который делит геев на «хороших», «т. е. не промисков, а подобных «нам», телевизионной аудитории и ее репортеру», и «плохих», «которые имеют уйму неприятного секса и получают СПИД» (Watney 1987: 106). Но возмущаться нечего. Деление отражает действительность. Уотни возражает, что СПИД получают как «плохие», так и «хорошие» геи и даже «хорошие» гетеросексуалы. Да, получают и те, и другие, но с разной вероятностью!

В лондонской телепередаче, где обсуждалась пьеса Ларри Крамера «Нормальное сердце» на фоне проблем СПИДа, голос диктора сформулировал печальную констатацию, что со стороны геев «любая атака на промискуитетность воспринимается как атака на право быть геем» (AIDS is 1986). Уотни возражает: мы выбираем не между моногамией и промискуитетностью, а между людьми — к ужасу тех, кто исходит из изначального отвержения сексуального удовольствия как самостоятельной цели.

Сам же он поясняет, однако:

«Промискуитет — это по существу теологическое понятие, выведенное из христианского подхода к святости брака как сакраментального акта. Таким образом, оно неотделимо от института христианского брака и воспитания детей, также как и от более широкой иудео-христианской традиции патриархальной морали. Стало быть как понятие оно оказывается совершено избыточным применительно к однополым отношениям, разве что вовлеченные в них люди являются христианами и рассматривают себя теологически состоящими в браке. Только приравнение моногамии к морали отдает преимущество насильственной верности над любыми вопросами согласия».

(Watney 1987: 117–118)

Но верность освящают и многие другие религии и культуры, и не только верность супружескую, но и верность в дружбе. Есть понятие «друг единственный». Побратимство тоже обычно включает пару. Ревность существует как в гетеросексуальной любви, так и в гомосексуальной, и она никакими культурными нормами не инициирована, часто даже не поощряется. Она от природы человека. Чарлз Силверстайн, один из наиболее тонких психологов, когда-либо писавших на темы гомосексуализма, отводит целую главу своей книги «Мужчина мужчине» (Silverstein 1982) ревности в быте гомосексуальных пар.