— Как странно, — пробормотала Клеопатра, садясь на трон. Тяжелые одежды вновь были наброшены на ее плечи. Она ощутила приступ внезапной дрожи. — Как удивительно…
Пока ты не знаешь, где ты находишься, ты не знаешь, кто ты.
Уэнделл Барри.
Бессмертие
Цикл «Путь» — 2
Возрожденная Земля, новозеландская независимая территория, 2046-й от р.x
На кладбище Новомерчисонской станции стояло не больше трех десятков обелисков. Участок ровной, заросшей травой земли был обнесен изгородью; по нему и вокруг, создавая естественную преграду, бежала речушка; воды ее ровно и еле слышно журчали леденящим сухим ветром, от которого подрагивали и шелестели травинки. Над равниной застыли исполины с ребрами из снега и космами из серых туч. Солнце, зависшее на востоке, в часе пути от кряжа Два Больших Пальца, светило ярко, да не грело. Но даже под студеным ветром Гарри Ланье обливался потом.
Он шагал, подпирая плечом гроб. Похоронная процессия направлялась через ворота в заборе из белых кольев к свежевырытой могиле у приметной, оплывшей от дождя груды черной земли.
Ему помогали шестеро друзей. Гробом служил простой сосновый ящик, правда, сработанный по точному чертежу, из гладко оструганных и плотно подогнанных досок. Тело Лоренса Хейнемана весило добрых девяносто килограммов.
В двух шагах позади брела Ленора Карролсон, вдова: голова запрокинута, потрясенный взгляд устремлен куда-то по-над краем гроба. Вместо привычного пепельного оттенка светлых волос — серебро.
Ларри выглядел намного моложе Леноры, в свои девяносто казавшейся призрачно-хрупкой. Тридцать четыре года назад, после инфаркта, он получил новое тело; на этот раз его погубила не старость и не болезнь, а камнепад в горах, снесший лагерь в двадцати километрах от станции.
Опустив покойника в землю, могильщики выдернули толстые черные веревки. Гроб накренился и заскрипел в грязи. Священник Новой Римской церкви прочел по-латыни заупокойную. Первую лопату пахнущего влагой грунта сбросил в яму Ланье. Прах ко праху.
Он помассировал плечо. Рядом стояла Карен, вот уже почти сорок лет его жена. Взгляд ее блуждал по лицам стоящих в отдалении соседей — хотелось поделиться с кем-нибудь тяжестью утраты. Ланье попытался взглянуть на скорбящих ее глазами и увидел кругом только нервозность и смиренную печаль. Он дотронулся до локтя жены, но она, похоже, не нуждалась в его поддержке. Как будто абсолютно ничто их уже не связывало. Карен любила Ленору Карролсон. А с Ланье она не разговаривала по душам вот уже два года.
А над головами, в далекой выси, посреди своих орбитальных владений, занимался будничными делами Пух Чертополоха, Гекзамон[15], так и не отправивший на Землю посланца августейших небесных тел. Впрочем, подобный жест был бы неуместен, если учитывать, как Ларри относился к Гекзамону.
До чего же все изменилось…
Разводы. Раздоры. Несчастья. Пережитки, для искоренения которых недостаточно сверхчеловеческих усилий. А ведь от Возрождения ожидали именно этого. Карен, например, по сей день надеется, упорно воплощая разные проекты. Хотя многие ее сподвижники уже расстались с иллюзиями.
Она по-прежнему верует. В Будущее. В священную миссию Гекзамона. Ланье же свою веру утратил двадцать лет назад.
И вот они опустили в сырую землю важную часть своего прошлого. Ни единого шанса на второе воскрешение. Хейнеман не рассчитывал погибнуть из-за трагической случайности и все же, выходит, предпочел именно такую смерть. Ланье его понимал. Когда-нибудь, решил он, земля примет и меня. Эта мысль казалась правильной, хоть и внушала страх. Он умрет. Третьей жизни ему не нужно. Он и Хейнеман, и Ленора приняли дар Гекзамона, но не насовсем. Бессмертие — не для человека.
Карен считала иначе. Она бы не умерла, даже побывав под камнями на месте Ларри, а помещенная в особый сосуд, дождалась бы воскрешения в новом теле, специально для нее выращенном на одной из орбитальных станций и доставленном на Землю. И стала бы такой же молодой, как сейчас, а то и моложе. С годами она не старела сверх желаемого, тело ее не подвергалось обычным возрастным переменам.
Это и отдалило ее от людей. И от мужа.
Подобно Карен, их дочь Андия носила имплант, и Ланье не возражал, отчего временами испытывал стыд. Но наблюдать, как она растет и взрослеет, было чудесно, и он многое понял, например, что гораздо легче встретил бы собственную кончину, чем смерть этого прелестного ребенка. Он не вмешивался в планы Карен, и Гекзамон снизошел до одного из своих преданных слуг, позволив ему вручить собственной дочери дар, которого сам слуга не принял по той причине, что такого обычая не было (и не могло быть) у коренных жителей Земли.
Затем вмешалась злая судьба и оставила в сердцах родителей незаживающий ожог. Двадцать лет назад самолет Андии упал в западной части Тихого океана. Ее так и не нашли. Шансы дочери на новую жизнь исчезли в неведомых глубинах, в донных отложениях, — крошечный камешек, недосягаемый для техники Гекзамона.
Большинство старотуземцев не получило имплантов: даже Земному Гекзамону не обеспечить всех землян этими устройствами; впрочем, в культурном отношении земное общество «еще не доросло» даже до относительного бессмертия.
Ланье был противником имплантов, а не лекарств Гекзамона. Лицемерие? Этого он не знал даже сейчас. Лекарства годились для многих старотуземцев, рассеянных по увечной планете, но, увы, не для всех. Гекзамон делал все возможное, чтобы решить эту проблему.
Ланье сознавал: для успешной деятельности ему нужны здоровье и сила, а сохранять их, забираясь в мертвые пустоши, живя среди смерти, чумы и радиации, невозможно без медицины Камня — так называли астероид.
Нетрудно было понять реакцию Карен: «Слабаки, бросая начатое дело, вы тем самым признаете свое поражение. Что это, если не безответственность?»
Возможно, она права. Но эти люди — как и она сама, как и Ланье, — почти всю жизнь отдали Возрождению и Вере. И имеют право на собственные убеждения, как ни безответственно это выглядит в ее глазах. Их общий долг перед орбитальным чертогом неизмерим. Но можно ли ожидать от должников любви и верности?..
Земной Гекзамон, орбита Земли, Ось Евклида
— Поговорим, — предложила Сули Рам Кикура, сняв с шеи ожерелье-пиктограф и положив его на стул позади Ольми. Он стоял возле окна, настоящего окна ее квартиры и глядел сквозь внутреннюю стену Оси Евклида на цилиндрическое пространство, некогда вмещавшее в себя сердцевину Пути[16]. Ныне перед взором Ольми планировали на тонких, как у летучих мышей, крыльях аэронавты, поодаль виднелись воздушные парки с аттракционами, по дорожкам из тусклых фиолетовых силовых полей прогуливались пары, а слева чернел небольшой сегмент космоса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});