я как раз поживлюсь.
Смолинский, не допуская такого отъявленного, колоссального вранья, взглянул в глаза графу и по старому знакомству хотел прочесть в них, правда ли это; но Дендера так замаскировался, что Смолинский наконец обманулся и почесал голову.
— Это бы вышла отличная штука! — сказал он.
— И выйдет, — подхватил граф, — только отыщи мне что-нибудь. Дам тебе по рублю с души; но поскорей и получше.
Смолинский поклонился, обещание окончательно поразило его.
— Я сейчас же стану разузнавать, не попадется ли что-нибудь, — сказал он. — Но, но… — он запнулся.
— Ну, какое там но?
— Уж коли так, не стану скрывать…
— Что ж у тебя там за тайна за пазухой?
— Вы знаете Слодкевича? — сказал, немного погодя, бывший управляющий.
— Знаю немного.
— Не знаю, что он там имеет против вас, граф. Дендера начал смеяться.
— Что имеет, то имеет: это уж мне знать. А что же?
— Этот негодяй злоумышляет против вас.
— Он! Как?
— Да ведь он скупает долги на Дендерове и поклялся, что доведет до продажи с аукциона!
Граф побледнел.
— Долги на Дендерове! — воскликнул он. — Я плачу всякому, кто пожелает! У меня в кассе сто тысяч, к контрактам Вацлав дал мне вексель к своему банкиру без ограничения: кто же смеет передавать мои долги!
— Все передают…
Граф смешался еще более.
— Как же, он уже скупил?
— С лишком на полтораста; сегодня поехали в Пальник…
— Как? К Вацлаву?
— Да, хотят купить и эти двести тысяч.
— Это уже дело решенное: я отдал ему Цемерию.
— В двухстах? — спросил Смолинский, улыбаясь.
— А как бы ты думал: взял в двухстах и еще поблагодарил! Глуп, капитально глуп, надо только знать, как говорить с ним!
— Ей-Богу, — воскликнул бывший управляющий, — с вами, граф, не пропадешь! Сто раз было круто, вы всегда станете на ноги!
Дендера ударил себя в лоб.
— Потому что голова есть! — сказал он надменно. — Но скажи ты мне об этом проклятом Слодкевиче… Нельзя ли употребить с ним какое-нибудь средство… Это негодяй… Это меня сильно беспокоит: он может мне помешать… Я заплачу ему, разумеется, но все-таки это составит для меня разницу… Нельзя ли?..
— Ничего нельзя, — возразил Смолинский, — поклялся, что поставит на своем, хотя пришлось бы потерять несколько десятков тысяч рублей.
— Чего же он хочет? — спросил граф, мешаясь все сильнее.
— Разве я знаю? — шепнул Смолинский, пожимая плечами.
Дендера стал быстро прохаживаться по комнате, чтобы скрыть овладевшее им беспокойство.
— Послушай, — сказал он Смолинскому. — Ты знаешь в чем дело…
Смолинский рассмеялся и закрыл рот.
— А, франт, ты знал обо всем!
— И предсказал, что из этого выйдет…
626
— Но ведь твой Слодкевич меня не понял; рассердился, полетел… Послушай, — продолжал он тише, подходя к нему, — скажи ты ему, чтобы он заехал ко мне, может быть, и поладим, потолкуем… что-нибудь… А теперь прощай, Смола, — кончил Дендера, чувствуя, что долее не скроет своего волнения, — не забудь о чем просил тебя… не забудь…
Бывший управляющий тихо вышел за двери.
Только что вышел он, Дендера упал на диван, сил уже недоставало у него к борьбе. Панический страх, какой-то страх предчувствия овладел им; он схватился за голову, стиснул зубы и неподвижно, как прикованный, оставался в немом отчаянии. Прошло несколько часов, пока он пришел наконец в себя. Ему, графу Дендере, быть принужденным толковать со Слодкевичем, мужику позволить ухаживать за дочерью! Страху разорения пожертвовать родовой гордостью и аристократическими притязаниями! Этого не мог перенести граф; он чувствовал себя до того униженным, стесненным, что пожелал смерти.
— Да творится воля Божия! — воскликнул он, собирая остаток сил. — Не я первый, не я последний должен решиться на это… Пусть осел ухаживает, укрощу его, но прежде умру, чем позволю, чтобы подобный мужик достиг руки Цеси! Не понимаю, что за несчастье вмешалось в нашу судьбу: станем пить до дна чашу, хоть и незаслуженную.
На другой день подтвердилась новость, сообщенная Смолинским; граф послал от себя узнать о перекупке и убедился, что, пользуясь временем, судья покупал самых безопасных кредиторов. Зловещая тишина царствовала над Дендеровым: никто не надоедал, но грозный призрак Слодкевича с обязательствами в руках постоянно стоял перед глазами графа и во сне, и наяву. Он нетерпеливо ожидал последствия совещаний со Смолинским, прибытия неприятеля, но не видно было ничего… Наконец после нескольких недель ожидания явился бывший управляющий, но один. Граф был в таком нетерпении, до того потерял свою обычную осторожность, что выбежал к нему навстречу в сени.
— А что, Смола? — спросил он, удерживаясь и начиная с менее важного. — Есть какое-нибудь имение?
— Именье найдется, были бы деньги, — ответил Смолинский.
— Есть что-нибудь?
— Будет Тулайковчизна, 800 душ; Пшеренбы, душ 500; Семеновка…
— Но все это мало! — крикнул граф, ожидая, не скажет ли Смолинский чего-нибудь о Слодкевиче; но видя, что тот молчит, сам спросил, наконец: — Ну, а Слодкевич? Видел его?
— Да, видел! — тихо ответил Смолинский.
— Когда же он приедет?
— Он и не думает приехать, — сказал тихо бывший управляющий.
— Как это? Почему?
Неприятно, видно, было Смолинскому объясняться: он скривился и почесался.
— То есть, и слушать не хочет! — произнес он, наконец.
— Просить надо пана Слодкевича! — воскликнул граф с досадой. — И он не удостаивает… Ха! Ха!
— Он глуп! — сказал Смолинский.
— Это видно, нечего и говорить; но не стесняйся, расскажи мне, как это было?
— А что ж, ясновельможный граф, — отозвался старый проныра, — поехал я из Дендерова прямо к нему, желая, как и всегда, услужить вам; сразу не хотелось мне подать ему повод ломаться и начал так, издалека, желая допытаться, что он думает. Но и не говори с ним: жаль языка… Заартачился, заклялся… Уж он, слышно, на 40 000 рублей скупил.
— С ума он сошел! — крикнул граф. — Не законно!
— О, он формы знает. Взял законные передачи и говорит, что если в срок не получит денег, начнет процесс и доведет Дендерово до продажи.
Граф рассмеялся, но тихо, неискусно, остатком сил. Смолинский взглянул только и прочел на его лице разорение.
— Скажи же ему, если увидишься с ним, мой любезный Смола, — сказал граф, приходя в себя, — что я смеюсь над ним и просил тебя сказать ему это.
Между тем как эта буря собирается над Дендеровым, жизнь в нем не изменилась нисколько, наружная роскошь не уменьшилась; а для людей, глядевших издали, граф постоянно был тем же большим барином, который давал балы и затмевал великолепием все соседство. Для гостей лицо у него было весело, в зале казался миллионером, говорил о деньгах с презрением и строил отдаленные планы, не будучи уверен в завтрашнем дне. Соседи, любопытствуя