спросила Цеся.
Необходимость повторить другой раз это рассуждение смешало Слодкевича; но смело стоя за правду, он высказал свою аксиому вторично.
— Действительно! — ответила Цеся. — Но разве это уже начало весны?
Судья, не понимавший жизни без календаря, смутился этим вопросом.
— А как же? — сказал он. — Да ведь теперь того и жди, что жаворонок запоет.
Жаворонка он влепил, как существо, могущее навести разговор на поэтическую дорогу.
«Но, черт ее возьми, как хороша! — подумал он. — Немножко бледна! Ничего, ничего, поправится!»
— Я думала, что это еще зима, — ответила Цеся, зевая, — у нас зима длится от лета до лета. Так холодно.
Она вздрогнула.
Слодкевич не понял.
«Бредит, — подумал он, — неужто ей не дали воспитания, что она не знает о весне и об осени? Вот удивительная вещь! И по-французски бормочет».
— Вы, вероятно, занимаетесь садом, хозяйством?
— Я? Хозяйством? — воскликнула Цеся со смехом. — Это было бы превосходно!
— То есть хозяйством в саду! — добавил судья.
— Я люблю цветы, — ответила Цеся, удерживаясь. — А вы?
— Я также, очень! У меня есть даже на одном фольварке очень красивые астры, которые достались мне за недоимку и не стоят ни гроша… И пионы! Но у меня всегда девчонки рвут.
— Особенно жаль пионов, — сказала Цеся шутя, — вы, должно быть, их любите?
— А как же! — возразил Слодкевич. — Хоть мы, хозяева, и не женаты!
— Так вы не женаты? До сих пор не женаты? — спросила Цеся, будто бы удивленная.
— Не было времени, — сказал судья. — Изволите видеть, у меня на шее тысяча душ, хозяйство; а как задумаешь жениться, так ведь отымет много времени.
— У вас тысяча душ?
— Тысяча одиннадцать мужеска пола, тысяча двадцать три женских; три хорошеньких фольварка, винокурня.
— Прошу покорно, и до сих пор не женаты! — воскликнула Цеся, подшучивая так серьезно, что Слодкевич, увлеченный ловкостью разговора, и не догадывался, что над ним безжалостно смеются.
— И уж позвольте доложить вам, — сказал, разнеживаясь, Слодкевич, — с каждым днем чувствую сильнее необходимость отыскать себе неразлучную подругу жизни. Скучно мне; грустно одному. — Он вздохнул, вздохнула и графиня. Судья стал смелее.
— Если б я только нашел кого, кто бы мне понравился…
— И кому бы вы понравились, — прибавила Цеся.
— Да, да! — поправился Слодкевич.
— Что же? Симпатии бывают обыкновенно взаимные, — говорила безжалостная Цеся.
— Бывают взаимные, — повторил судья, удивляясь, как идет гладко. — Ну, так я бы сейчас и женился. Дома у меня нет, но это бы сейчас устроилось, и все остальное, — были бы деньги, были бы деньги!
«Не слишком ли далеко я заехал? — спросил он самого себя мысленно. — Но она, видимо, ободряет меня».
— Я вас посватаю! — сказала Цеся, которой пришло на мысль предложить ему Бжозовскую.
Слодкевич рассмеялся, кланяясь; но в эту минуту граф, не без причины опасавшийся, чтобы дочь не слишком далеко зашла в своих шутках, взял судью за руку и увел.
За обедом нужно было много силы воли, чтобы не засмеяться над несчастным Слодкевичем, который смотрел на кушанья с удивлением и не знал, как быть с ними, до тех пор, пока пример не указывал ему, что надо было делать. В конце, когда подали воду для полоскания, он проглотил целую чашку теплой воды; Сильван фыркнул; но стулья встающих зашумели, и никто этого не заметил. Несчастного увлек запах лимонной корки!
Курить пошли во флигель. Сильван своих гостей пригласил к себе, а граф, постоянно подозревая еще, что у Слодкевича есть какое-нибудь дело, повел его с собою, с намерением отделаться от него как можно скорее.
После нескольких рюмок вина судья повеселел, стал далеко смелее и шел с решительным намерением просить у графа руки его дочери. Подали трубки, и Дендера задумался. Слодкевич что-то рассказывал, беспрестанно вспоминая свою тысячу душ; наконец он встал и, нагибаясь на одну ногу, повел речь:
— Ясновельможный граф, вы позволите мне… то есть…. питая такое уважение к вашему дому… по старому обычаю… сильно убежденный… хотя не скрываю перед собой… было бы для меня это большой честью…
Слодкевич, обыкновенно речистый и смелый, не знаю, вследствие ли вина или теплой воды, так смешался, что, желая сказать как-то все вдруг, не сказал ничего ровно.
Граф рассмеялся добродушно: ему льстило замешательство шляхтича перед его лицом; но он не догадывался еще, о чем шло дело.
— Ну, мой любезный Слодкевич, — сказал он покровительственным тоном, — смелей, смелей. В чем дело?
— То есть, — начал снова Слодкевич, — я хотел бы жениться.
— Почему же нет, очень хорошо! — проговорил, засмеявшись, граф.
— У меня тысяча душ.
— Тысяча душ — прекрасная вещь!
— И капитал!
— И капитал! И это весьма прекрасная вещь!
— Пора наконец подумать о своей судьбе.
— Лысина напоминает об этом! — сказал граф, улыбаясь. — Хоть она еще не велика, но теперь-то и пора!
— Хотелось бы взять из хорошего дома.
— Конечно, — подтвердил граф, еще не зная, куда судья метит. — Кровь, кровь! Это основание!
— И если б вы были милостивы, — сказал Слодкевич, — и позволили бы просить руку…
— Чью? — спросил граф с беспокойством.
— Графини! — выговорил наконец Слодкевич.
— Моей дочери, — выкрикнул граф, — моей дочери!
И лицо, страшно изменившееся на минуту, искривилось насмешливым хохотом, которым граф разразился, падая на кресло и хватаясь за бока.
— Моей дочери! Пан Слодкевич! Моей дочери! А, это превосходно! Это неподражаемо! Это отлично! Это великолепно!
Судья стоял в остолбенении, вдруг слетев с третьего этажа.
Граф смеялся и смеялся, не имея сил остановиться, но в искрящихся глазах его блестел гнев: он удержался, наконец пришел в себя и подошел к Слодкевичу.
— Мой любезнейший Слодкевич, откуда вам пришла такая мысль? Признайтесь: кто-нибудь подбил вас?
— Но у меня тысяча душ, — отозвался оскорбленный судья. — Что же? Отчего же бы?.. Чем же я хуже?
— Мой друг, не хочу выставлять тебя на смех, но это что-то до того странное, что я не знаю, каким образом могло придти вам в голову! Вы судья, Слодкевич, у вас есть тысяча душ, капитал: все это отлично; но жениться на графине Дендера — далеко! Я знаю ваше происхождение (судья покраснел), знаю, как нажили вы деньги; ведь это же смешная претензия, дружок мой, захотеть брататься со мной! Я не скажу никому, что вы сделали такую неловкость; но вы сами видите, что это смешная претензия.
Пока граф говорил это, Слодкевич имел время и рассердиться, и приготовиться к ответу.
— Граф, — сказал он, — я шляхтич, у меня есть имение: кажется мне, что, думая о вашей дочери, я нисколько не оскорбил вас.
— Но, помилуй, рассуди! Тебе породниться с фамилией историческою в настоящую минуту, потому что Дендеры породнились с целой австрийской