в открытые ворота люди и орки, все так же сидел под навесом безучастный тролль (разве что фартук на нем стал еще более грязным и заскорузлым, нежели раньше), а начальником караула был все тот же невысокий желтолицый вастак. Он хмуро разглядывал Гэджа, который сидел в повозке, сгорбившись, спрятав руки на груди и бездумно уставившись в раскиданное по днищу телеги грязное сено.
— Это еще что?
— Из болота выволокли, — проворчал сопровождающий телегу снага. — Не видно, что ли? Вылезай, приехали, — буркнул он Гэджу. — Мне еще обратно тащиться…
Вастак брезгливо покривил губы. Гэдж с трудом — шевелиться ему отчаянно не хотелось — сбросил вялое безволие, поднял руки, справляясь с головокружением, ухватился за высокую ребристую боковину телеги, неуклюже перекинул через неё колено и вывалился на землю. Кое-как утвердился, пошатываясь, на ногах, выпрямился, держась за деревянный бортик. Перед глазами у него все плыло, покачивалось и двоилось, и вастак казался расплывчатым и двухголовым, словно диковинный зверь из рассказов о похождениях воина Анориэля.
— Мне н-надо… умыться, — прохрипел Гэдж. При каждом его движении подсохшая грязь отваливалась от него пластами, как струпья от заживающих ран.
Начальник кивнул куда-то в сторону. Сказал сердито:
— Иди в умывальню. Там найдешь кадушку с водой.
Гэдж молча повернулся и поплелся в указанном направлении. Его пошатывало, но опереться ему было не на что: снага, выделенный ему в сопровождающие, уже куда-то улизнул, а палку, которая служила Гэджу опорой на протяжении всего пути через болота, он благополучно потерял — выронил там, в трясине, когда схватился за протянутую ему жердь — и, в общем, был этому только рад. Он шел, и ему все время казалось, что земля уходит у него из-под ног, расплывается, подобно наполненной хлябью яме, и надо все время быть начеку, чтобы не оступиться, не провалиться, не утонуть… Прихрамывая, он добрался до маленького сарайчика-умывальни, вошел, держась за стену, плеснул в лицо водой из большой, пахнущей мокрым деревом кадушки. Опустился на стоящую рядом лавку.
Вот и всё.
Он почти у цели. Он почти дома.
Он прошел через подземелье, логово Хозяйки, через Болота — туда и обратно — одолел гуулов и Келеборна, солгал Гэндальфу, обманул эльфов, совершил еще множество славных подвигов, с ног до головы извозился в дерьме в прямом и переносном смысле и вновь вернулся туда, откуда и начал долгий путь и где, как выяснилось, ему и есть самое место — в Крепость. Собрал на себя всю грязь, которую не отмоешь мылом и не ототрешь мочалкой, грязь, которая будет лежать теперь у него на душе вонючим неизбывным пятном, и долго придется ждать, когда она наконец засохнет, отвалится и рассыпется в пыль… а, да и пес с ним! Надо отряхнуться и идти дальше, вернуться в Замок, в лекарскую каморку, встретить там Гарха, дождаться Сарумана… подняться и идти… да-да, идти, вот прямо сейчас…
Гэдж закрыл глаза.
В умывальне было тихо и темно, пахло щёлоком и мокрым дубовым листом, только откуда-то со двора смутно доносились голоса обитателей крепостицы, унылое ворчание тролля, скрип во́рота, шаги караульных и негромкое пофыркивание мулов. Гэдж сидел на лавке и не мог подняться, ноги у него отнялись от усталости, тело налилось свинцом, сил не осталось ровным счетом ни на что. Голова казалась пустой, гулкой и бездумной, как жестяной котёл, он тяжело уронил её на грудь и уже даже не пытался поднять.
Утомление, пережитое волнение и бессонная ночь наконец дали себя знать, и бесконечно долгий для Гэджа день подошел к концу — не в силах бороться с одолевающей его вязкой дремотой, он повалился на лавку, сунул под щеку попавшее под руку мочало и уснул прежде, чем голова его успела коснуться этой колючей неудобной «подушки».
***
Гарх испуганно захрипел. Перья его стояли дыбом от ужаса. Ну да, встречаться с неприветливыми порождениями местной тьмы ему до сих пор не доводилось.
— Спрячься, — прошептал Саруман. Он поднялся, пошатываясь, и смёл «сит-эстель» в ящик стола. Что ж, этого следовало ожидать… Или один из назгулов завернул сюда просто так, скуки ради, поздороваться с доселе отсутствующим лекарем и получить письменный отчет о поездке?
Открывать не хотелось — мучительно не хотелось, отчаянно, до судороги в животе. Но хлипкая преграда не могла надолго задержать того, кто стоял на пороге и желал войти, никак не могла помешать свершиться неизбежному. Чувствуя себя будто с похмелья — рассохшимся и разбитым, как старое корыто, — Саруман медленно подошел к двери, поднял руку — заставил себя себя поднять — и рывком отодвинул засов.
— Доброе утро, господин Кхамул…
Кхамул примчался откуда-то верхом, во дворе стоял его вороной конь, и поводья были небрежно обмотаны вокруг столбика крыльца. Назгул решительно шагнул в каморку — мрачная, зловещая, закутанная в черный плащ фигура, излучающая страх и тьму так же, как зажженная лампа излучает тепло и свет.
— Что здесь происходит? — Не дожидаясь ответа, он, ведомый безошибочным чутьем, направился к столу, рывком выдернул верхний ящик и, вышвырнув вон ворох каких-то бумаг, добыл «сит-эстель». Секунду подержал его на ладони.
— Что это?
Шарки отступил в угол — и стоял, прижимаясь спиной к шершавому, еще теплому боку угасшей печки. Его правая рука — совершенно неожиданно для него самого — вдруг скользнула вниз, пальцы нащупали и крепко обхватили рукоять кочерги, прислоненной к печной стенке. Как будто с назгулом можно было справиться ржавой кочергой…
— Эта вещица нашлась на теле одного из пленников… там, на юге, — пояснил он смиренно, презирая себя за тихий и постыдно дрогнувший голос. — Он был из Харада и умер от гнилой лихорадки. Мне показалось, безделушка слишком красива и ценна для того, чтобы зарывать её в землю.
Кхамул, повернув голову, пристально смотрел на него. Под темным капюшоном вспыхивали и гасли красноватые призрачные искорки.
— Балуешься с магией, старик? Кто ты такой?
— Всего лишь скромный лекарь, с вашего позволения… Я не знал, что в этом амулете заключена какая-то магия.
Кхамул безмолвствовал, источая тьму. Шагнул вперед, навис над волшебником мрачно и угрожающе; взгляд его пришпилил мага к стене, словно мертвую бабочку. Старик лжет? Или, скорее — не говорит всей правды… Назгул поднял черную длань — и Шарки вжался в угол, захрипел, схватился обеими руками за ошейник. Скорчился, точно от удара ногой в живот, и медленно сполз по стене на пол, к ногам Кхамула — раздавленный неодолимой силой, приведённый к повиновению непокорный раб.
Кхамул наступил носком сапога на бледную до синевы, вцепившуюся в половицу ладонь пленника,