— Имя. — Она сжала его руку.
— Не понимаю, зачем это вам, но меня зовут Кристиан. — Он высвободил руку.
— Правда?
— Если оно слишком святое для этого момента, зовите меня Язычником.
Каро толкнула его.
— Я требую правду.
Он рассмеялся, великолепный, расхристанный, с голой шеей. Когда она успела распустить его галстук?
— Зачем? — спросил он.
— Что зачем? — сказала она в ответ, не представляя, о чем они говорят.
— К чему эта одержимость правдой? Но если вы так ее хотите, вы ее получите. Меня крестили именем Кристиан, но иногда я называюсь Язычником. А ваше имя действительно Кэтрин?
Каро была столь одурманена, что едва не проговорилась, но вовремя спохватилась.
— Да.
— Кто-нибудь зовет вас Кэт?
Она хотела быть Кэт.
— Да.
Его улыбка стала лукавой.
— Вы царапаетесь? Мне бы это понравилось. — Он сдвинул с ее плеч жакет. Когда он его расстегнул?
— Вы бессовестный! — запротестовала она, но позволила ему спустить жакет с безвольных рук, хотя это открывало ее корсет и сорочку.
Одну из ее самых простых сорочек.
Почему она не надела отделанную кружевом?
— У язычников нет совести. Во всяком случае, так нам говорят священники. — Он бросил жакет на пол. — Все они блудники. Даже людоеды. — Его взгляд опустился ниже. — Вы действительно выглядите очень аппетитной, Кэт.
Глянув вниз, Каро увидела, что ее полная грудь поднимается над корсетом. Повернув ее лицом к стене, Грандистон занялся шнуровкой.
— Ваши формы восхитительны. — Он стремительно провел рукой вниз по ее боку, бедру, сжал ягодицу.
— Сэр! — задохнулась она.
— Если вы чувствуете необходимость протестовать, — со смехом сказал он, — не лучше ли использовать имя?
— Кристиан? Более нехристианскую вещь трудно вообразить!
— Не глупите.
Он снова поднял глаза, улыбнулся ей, потом наклонился и проложил дорожку легких поцелуев по ее шее и спине. Как она могла не знать, что ее спина так удивительно чувствительна?
Каро выгнулась, шумно дыша, но все-таки ухитрилась слабо запротестовать:
— Сейчас белый день.
— Вы слишком много думаете.
Взяв за талию, он поднял ее. Прежде чем Каро успела возразить или запаниковать, он положил ногу на скамью перед туалетным столиком и усадил ее спиной к себе.
— Что вы делаете? — задыхаясь, сказала Каро его отражению в зеркале, встревоженная и возбужденная твердым давлением в особенно чувствительном месте.
Она шевельнулась, но стало только хуже.
— Отвлекаю вас, заканчивая ваше возвращение к природе. Наклонитесь вперед.
Когда она уставилась на его отражение, он оторвал ее руки от корсета и положил ладонями на столик, его тело все сильнее давило на нее снизу, не позволяя сбежать.
— Ангелы милосердные! — Задохнувшись, Каро закрыла глаза. Но стало еще хуже.
Она снова посмотрела на его отражение:
— Вы слишком умелый!
— Вы жалуетесь?
— Это грешно!
— Это язычество, и это удовольствие. — Он чуть шевельнул бедром, чтобы ее логика испарилась. — Языческие удовольствия. Зачем отказывать себе в них?
Каро не могла найти ответа.
Грандистон выпрямился. Он положил руки на ее прикрытую сорочкой грудь. Большие пальцы задели твердые соски, и Каро тряхнуло. Она и представить себе не могла, что такое возможно.
Каро застонала от сладкой муки. Как же она не знала, что такое возможно?
Он подался вперед и коснулся ее сосков. На миг Каро напряглась, но потом сладкая волна прошила ее до потаенного места, вызвав отчаянное желание.
Грандистон коснулся зубами ее плеча. Это прикосновение окончательно довершило ее капитуляцию.
Не успела она прийти в себя, как он поднял ее и положил на кровать. С жаркими, все еще улыбающимися глазами он снова взял в плен ее губы, проникая вглубь, приказывая сдаться.
Ненужная команда. Она хотела целовать его. Ей это необходимо. Открыть рот и исследовать его, как он исследовал ее. Они почти пытались съесть друг друга.
Людоеды.
Грандистон медленно отстранился. Задыхавшаяся, покрытая испариной Каро смотрела, как он выпрямился, как взгляд этих грешных языческих глаз прошелся по ней, словно она роскошное блюдо, которое он собирался съесть.
Он начал раздеваться.
— Моя прекрасная Кэт. Юбки смяты, корсет распущен, восхитительная кожа пылает. — Сюртук и жилет сняты. Он высвободил рубашку и расстегнул отделанные кружевом манжеты. — Губы красные, как спелые вишни… облизните их снова. Вот так. И ваши соски все сильнее напрягаются от желания.
Каро инстинктивно прикрыла их, чувствуя правоту его слов. Он засмеялся, но не над ней. Казалось, его переполняло восхищение.
Он желает ее.
Ее!
Он сбросил с себя рубашку, и у нее во рту пересохло, когда она увидела совершенный скульптурный торс с сильными мускулами. Потом она заметила грубый белый шрам.
— От чего это? — задохнулась она, в ужасе приподнявшись на локте.
— От топора.
— От топора? Как?
— Меня хотели убить, в руках у нападавшего был топор.
— Вероятно, оскорбленный муж? — спросила Каро, проблеск здравомыслия мелькнул в ее голове. Он повеса.
Каро отодвинулась.
Он поцеловал ее снова, вжимая спиной в подушки. Каро сопротивлялась лишь миг.
Когда он прервал поцелуй, в ней осталось одно желание. Даже его размер, его мускулы, ширина плеч теперь не пугали.
Но шрам все еще потрясал ее. Какая уродливая отметина на совершенстве. Она положила на него руку, чувствуя твердые края.
— Должно быть, было очень больно получить его, — сказала она, — и залечивать.
— Верно. Как, должно быть, и этот. — Он поцеловал ее шрам.
— Нет никакого сравнения. Так это был разгневанный муж?
Опираясь на одну руку, Грандистон играл ее правой грудью.
— Ваш может напасть на меня с топором?
Она подумала о бедном Хилле.
— Нет.
— С пистолетом?
— Нет.
— Со шпагой?
Хилл сражался шпагой. И весьма ловко, несмотря на юный возраст. Рисковал жизнью ради нее.
— Нет, — сказала она печально. Они говорили о его родственнике, и он этого не знал. Это почему-то казалось постыдным.
— Тогда он слабак, — отмахнулся он.
Она покачала головой:
— Не говорите о том, чего не знаете.
Он поднял руку.
— Мои извинения. Говорить о муже в такой момент — ужасное нарушение этикета.
— А есть специальный этикет?
— О да. Сложный и важный. — Он притянул ее ближе, взяв в ладонь ее грудь. — Например, как сказать, что вы хотите большего.
Он улыбался настолько уверенно, что Каро вдруг устыдилась себя и высвободилась.