не самое подходящее время. Сейчас десять вечера, будний день, твои брат и сестра спят. Впрочем, тебе виднее.
Улисс растерялся от моего ответа, он этого не ожидал и завертелся на диване: ему было неудобно в любом положении. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы скрыть свои колебания, и пробормотал что-то невнятное, разговаривая сам с собой. Когда он повернул голову ко мне, его лицо выражало решимость и было спокойным.
– Спасибо, мама, но у меня пропало желание его читать.
Я была поражена.
Мимолетное облачко грусти затуманило его лицо.
– Он умер, мама. Его больше не существует.
У меня стиснуло горло. Нам же об этом ничего не известно. А вдруг он жив? Или он действительно на том свете? Мы никогда не получим ответ на этот вопрос. Я вновь осознала весь ужас, который пришлось пережить моим детям, ужас, в котором они продолжали существовать и который они пронесут через всю свою жизнь. И то, что я больше не буду восставать против его исчезновения, поскольку обидно тратить энергию без пользы, ничего не меняло в признании этого ужаса.
– Мне надоело злиться на него, – продолжал Улисс при моем молчании. – Раз ты уже научилась спать, я готов оставить его в покое, где бы он ни находился. Лучшего он не заслуживает… Вот как-то так.
Я была растрогана до слез и невероятно горда им. Получается, не я одна выбралась из пропасти. Возможно, Улисс ждал, пока я преодолею рубеж, и после этого справился со своим гневом?
– Просто скажи мне, где оно лежит, на тот случай, если у меня однажды изменится мнение.
– Имеешь право. Письмо было адресовано мне, но оно касается и вас троих…
– Обещаю, что Лу и Мило ничего от меня не услышат, – перебил он. – Они еще не готовы.
В силу обстоятельств Улисс ощущал сильную потребность защищать брата и сестру. В особенности в том, что касалось их отца. Я точно могла положиться на него.
– Оно вместе с нашими документами, – сообщила я.
От удивления у него открылся рот. Я не справилась со смехом.
– Ну да! Я тебя перехитрила! Думаешь, я не заметила, что ты рылся всюду, вплоть до моего комода. Я спрятала его в таком месте, которое тебе показалось бы слишком очевидным.
Я получила подтверждение того, что мы выздоровели. Мы научились переходить от серьезности к веселью в течение одного разговора.
– Ты гений, мама.
– А то! Давай, беги ложись. Я тебя только прошу, если у тебя изменится мнение, предупреди меня, потому что я хочу быть рядом с тобой, когда ты его достанешь.
Он поцеловал меня и шепнул на ухо: “Обязательно. Я люблю тебя, мама”.
8
Эрин
Я услышала, что Улисс лег спать, поставила книгу на место и залезла в ящик с важными документами. В глубине я нашла файл с письмом. Улисс не догадывался, что существует несколько копий: в “Одиссее”, у родителей, у Эрвана и Люсиль и у нотариуса. Я предусмотрела любые неожиданности: пожар, грабеж, болезнь, мой уход. Мне было важно, чтобы у детей, как бы ни развивались события, был шанс однажды прочесть последние слова своего отца. Это была их история, пусть и жестокая. Я снова уселась на диван с конвертом в руках. Я не прикасалась к письму и не перечитывала его несколько лет. Точнее, семь лет. Мне хватило и одного раза. Было странно снова видеть его почерк.
Почерк Ивана.
Иван.
Отныне у меня получалось произносить это имя – вслух или в уме.
Если я открою конверт, то снова окажусь в том дне, когда опрокинулась наша жизнь. Меня уже притягивали воспоминания, и я не справлялась с ними. Я помнила все, вплоть до мельчайших деталей, от ничего не значащей до очень важной. Я должна была сразу об этом догадаться, а не ждать долгие часы. Но сработал инстинкт самосохранения.
СЕМЬ ЛЕТ НАЗАД, УТРО
Дождь стучал по окнам. Слабый дневной свет едва пробивался через занавески, и мне с трудом удалось разлепить веки. В тепле постели шевелиться неохота. Я подарила себе еще пять минут, до того как дать старт утренней суматохе. Я перекатилась на половину Ивана и обхватила руками его подушку. Уткнулась в нее лицом, чтобы почуять его запах. Как я себя чувствовала тогда? Как будто усталой. И почему-то настороже. Тем утром ничто не казалось мне нормальным, включая погоду. Прогноз обещал, что будет солнечно; лето решило не заканчиваться с началом сентября, и предполагалось, что еще несколько дней простоит тепло. И вдруг, пока я лежала, зарывшись в простыни, мне стало очевидно, что лето одним махом перешло в осень. Теперь солнце станет скупее, а день короче. Обычно я любила этот период, который приносил с собой ласковость, тепло разожженного камина, пледы и толстые свитера. Но в этом году лето было мне в радость, и я предпочла бы, чтобы оно никогда не кончалось. Меня посетила смутная догадка, что нас ожидает трудная зима. Иначе говоря, проснулась я в мрачном настроении.
Прошедшая ночь была такой же странной, как и мое пробуждение. Меня еще пробивала дрожь от воспоминаний о коже Ивана, его дыхании, его ласках и поцелуях. Почему меня приводил в замешательство тот факт, что мы с мужем занимались любовью? Он, само собой, любил меня свирепо, так же как все десять лет, но, по крайней мере, он был здесь, со мной. Той ночью он пришел домой, а не шатался по барам. Мне бы сойти с ума от радости, расслабиться после любви, снова потянуться к нему. Успокоиться. Но я была скорее напугана. Напугана, поскольку не понимала – не понимала его молчания, его грубой нежности последних часов, не понимала неожиданно охватившего его желания, при том что после рождения нашего третьего ребенка он все больше отдалялся от меня. Он не мог ответить на мои вопросы, потому что его не было рядом. Я запрещала себе надеяться на лучшее, пока не встречусь с ним взглядом при свете дня. И все же я не сопротивлялась желанию счесть эту ночь любви признаком того, что пик кризиса миновал. Он угомонится. Я должна была в это верить: надо только подождать несколько часов и убедиться, что все действительно так. Почему это пришлось на день поставок в наш бар? Почему я не попросила отца взять их на себя? Он приходил в восторг, когда я его просила что-то сделать для “Одиссеи”. Хотя, как по мне, это повторялось слишком часто… Почему вдруг