В том же роде, как и Вальсамон, судит о власти и значении государей в Византийской церкви и другой представитель церковного авторитета — Димитрий Хоматин, архиепископ Болгарский (XIII в).[258] Он пишет: «Император, который есть и называется всеобщим верховным правителем Церквей, стоит выше определений соборов; этим определениям он доставляет надлежащую силу. Он есть мерило в отношении к церковной иерархии, законодатель для жизни и поведения священников, его ведению подлежат споры епископов и клириков и право замещения вакантных кафедр. Епископов он может делать митрополитами, а епископские кафед. ры — митрополичьими кафедрами. Одним словом, за единственным исключением, — говорит Димитрий Хоматин, — совершать богослужение (ι’ερουργεϊν), императору предоставлены все остальные епископские привилегии (τά λοιπά άρχιερατικά προνόμια), на основании каковых его церковные распоряжения получают канонический авторитет. Как древние римские императоры подписывались: Pontifex Maximus, таковым же должно считать и теперешних императоров, как помазанников Господних, ради царского помазания. Подобно тому, как Спаситель, будучи Помазанником, есть и чтится как Первосвященник, так и император, как Помазанник, украшается благодатью первосвященства» (άρχιερατικοΓς κατακοσμεΐται χαρίσμασιν).[259] В воззрении на власть императорскую в Церкви с Димитрием Хоматином согласен и писатель церковный Макарий Анкирский (XIV в.).[260] Этот писатель, ссылаясь на авторитет Григория Нисского, Григория Богослова, IV и VI Вселенских соборов, старается доказать, что император, будучи помазанником Божиим, освящаясь через помазание миром, «становится архиереем, иереем и учителем веры».[261]
При таких воззрениях на чрезмерно важное религиозное значение императора в делах церковных — воззрениях, какие встречались не только среди более просвещенных мирян, но и среди представителей тогдашней Церкви, нет ничего удивительного в том, если пренебрежение законов Церкви со стороны императоров и вмешательство их в дела веры представляли явления нередкие. Императоры поднимают догматические вопросы, императоры деятельно участвуют в богословских спорах, императоры склоняют в этих случаях решения церковные в пользу своих мнений и проч. Но особенными злоупотреблениями сопровождалась присвоенная императорами власть по своему желанию и расчетам назначать патриархов. Желая быть неограниченными распорядителями в Церкви, они нарочно избирали в патриархи столицы таких лиц, которые были бы безгласны и послушны. Георгий Ακρο полит прямо заявляет, что «обладающие верховной властью при избирании патриархов соображаются с своими распоряжениями к известным лицам, чтобы не иметь в этих людях противников своим желаниям».[262] При другом случае, как бы разъясняя эту мысль, Акрополит пишет: «Цари (византийские) вообще хотят, чтобы патриархами ((или люди смиренные, недалекие по уму, которые легко бы уступали их желаниям, как законодательным постановлениям. А это чаще, — разъясняет историк, — случается с людьми необразованными: будучи невеждами во слове, они не способы на смелое слово и преклоняются перед императорскими распоряжениями».[263] Историк Никифор Григора почти теми же словами говорит о своекорыстных намерениях императоров, какими они руководились в выборе патриархов. Он пишет: «Цари на такие высокие места (патриаршие) выбирают людей (простых, необразованных), чтобы они беспрекословно повиновались их приказаниям, как рабы, и чтобы не оказывали им никакого противодействия».[264] Византийские историки и писатели настолько свыклись с такими и подобными фактами в истории византийского государства, что перестали видеть у этом что‑либо ненормальное, несообразное с правилами. Так, Георгий Акрополит нисколько не удивляется тому, что император Феодор Ватац умышленно выбирает в патриархи лицо необразованное, хотя имел возможность поставить на этот высокий пост Человека, достойного по своим умственным дарованиям.[265] Иоанн Киннам находит самым обыкновенным делом, что один из описанных им императоров давал сообразное со своими личными желаниями направление в решении некоторых богословских вопросов; этот историк был уверен, что «исследовать божественное имеют право лучшие из иереев да цари».[266] Писатель и оратор XIII в. Никифор Хумн прославляет одного императора за самовольное низвержение им одного патриарха, уподобляя его за это Слову Божию (Λόγε Φεοΰ) и именуя его архиереем.[267]
Если одни из византийских императоров присваивали себе в Церкви права, какие им не принадлежали в этой области, и в таком же роде обнаруживали свои притязания, если многие церковные писатели со своей стороны высказывались более или менее в пользу самых широких привилегий для императора в церковных Делах, то, однако же, это не было каким‑либо правилом без исключения. Иные из византийских императоров, иные из писателей Восточной церкви высказывались в другом роде. Они ясно понимали, где в видах блага церковного должна кончаться власть императора в делах религии и начинаться исключительно сфера Церковной деятельности. Между императорами, в XII в., встречаем с такими именно идеями Иоанна Комнина. В одном письме к папе Гонорию этот государь пишет: «Два предмета в продолжение моего царствования признавал я совершенно отличными один от другого: один — это власть духовная, которая от Великого и Высочайшего Первосвященника, Князя мира, Христа, дарована Его апостолам и ученикам как благо неизменное, через которое (благо), по божественному праву, они получили власть вязать и решать всех людей, а другой предмет — это власть мирская, власть, обращенная ко временному, по божественному слову: воздадите Кесарю, что ему принадлежит; власть, заключенная в принадлежащей ей сфере. Эти две господствующие в мире власти, хотя раздельны и различны, но действуют к обоюдной пользе в гармоническом соединении, вспомоществуя и пополняя одна другую. Они могут быть сравниваемы с двумя сестрами — Марией и Марфой, о которых повествуется в Евангелии. Из согласного обнаружения этих двух властей проистекает общее благо, а из враждебных отношений их проистекает великий вред».[268] Так мыслили лучшие из византийских императоров.
Некоторые из церковных писателей изучаемых нами веков возвышали сильный голос против этого, не всегда нормального положения, в каком цари стояли к духовной власти; они открыто говорили, что отношения, при каких власть духовная унижается перед светской, суть ничто иное как злоупотребления, от которых следует избавиться как от болезненного нароста. К таким писателям принадлежит известный св. Симеон, митрополит Фессалоникийский (XV в.) Его мысли в данном случае состоят в следующем: «Многие благочестивые цари, как например, Константин Великий, богато одаряли епископов и оказывали им различные почести. Теперь же случается совсем противное. Епископ не удостаивается никакой чести ради Христа, а скорее достигает бесчестия, он считается неизмеримо ниже императора, получающего от архиерея благословение. Епископ в настоящее время падает ниц перед императором и целует ему правую руку. Освященными устами, которыми он недавно прикасался к священнейшей жертве, он рабски целует мирскую руку, назначение которой держать меч, и, о срам, епископ стоит, когда император сидит! Для епископа, как наместника Христова, все это неприлично, и посрамление простирается на самого Христа. Эти нелепые обычаи, — говорит Симеон, — введены, впрочем, не самими императорами, но льстецами, которые безрассудно внушают им, чтобы они во зло употребляли божественное, чтобы они присваивали себе власть и поставлять, и низвергать епископов. Увы, какое безумие! Если низвержение епископа необходимо, то должно совершиться это через Св. Духа, которым освящен епископ, а не через мирскую власть. Отсюда‑то все наши беды и несчастья, отсюда‑то мы сделались предметом презрения у всех народов. Если мы будем воздавать Кесарю Кесарево, а Богу — Богово, то благословение Божие будет почивать на всем; Церковь получит мир, благосостояние государства возрастет».[269] Из этих слов Симеона видно, что если в византийском государстве царская власть допускала себе злоупотребления в отношении к Церкви, то это не почиталось каким‑нибудь законом, а рассматривалось как послабление, отступление от надлежащей нормы. Случалось, И патриархи безбоязненно заявляли перед лицом императора, что в религиозных делах не Церковь должна идти за императором, но императоры вслед Церкви. Так, патриарх Иосиф (XV в.) замечал императору Иоанну Палеологу: «Церковь должна идти впереди императорской власти или подле нее, но никак не сзади ее».[270] Случалось даже, иные патриархи доходили до такого дерзновения, что требовали себе права, во имя Церкви, влиять на дела государственные наравне с императором. Так, патриарх Исайя (XIII в.) говорил императору Андронику Старшему: «Ты приказываешь мне заниматься только делами Церкви, а себе предоставляешь по своей личной воле править государством. Но это то же самое, как если бы тело говорило душе: «Я не нуждаюсь в твоем содействии при отправлении моих функций; я свое дело делаю, как хочу, а ты делай свое, как умеешь»».[271]