Одним словом, стоило только Зинаиде Матвеевне покинуть зал суда, как она поняла, что любит Гаврилова так сильно, как, может, не любила никогда. Убитая горем женщина не могла показаться перед детьми с заплаканной физиономией. Она с осознанием своей ошибки в душе, совершенно раздавленная, покинутая и одинокая отправилась к Оксане Таращук – приятельнице из соседнего дома – да, да, к той самой рыжей бестии, окно которой стало жертвой мести Владимира Ивановича за свою дочь, дабы поделиться с ней своим несчастьем, драмой всей своей жизни, и, подобно бывшему мужу, проснулась следующим утром, напрочь не помня минувшего вечера. Воспоминания матери-одиночки обрывались на том моменте, как она, сидя за столом на кухне Оксаны Таращук, ревела белугой, как та её утешала – мол, всё у вас ещё сложится, развод – это не смертельно, можно ещё раз сойтись или жить, не расписываясь, – сейчас многие так живут и т.д. и т.п., и как кухонный дверной проём загородил глава семейства Таращуков. Более Зинаида Матвеевна припомнить, сколько бы ни пыталась, ничего не могла.
Однако тот вечер на всю жизнь запомнился Авроре. Она перепугалась не на шутку, когда увидела на пороге невменяемую родительницу свою, поддерживаемую с двух сторон шатающимися из стороны в сторону крепко подвыпившими супругами Таращуками.
– Примите! Из рук, так скыть, на руки! – прогремел сосед, и Зинаида Матвеевна бесчувственно упала в объятия обожаемого сына.
Наша героиня, дожив до восьми лет, ещё ни разу не видела мать в таком состоянии – Гаврилова впервые напилась с горя до потери сознания – обычно её норма состояла в трёх рюмках водки или одном бокале вина. Она никогда не находила радости в спиртном, лишь сегодня Зинаида после двух стопок горькой, предложенных отзывчивой Оксаной, почувствовала острую необходимость уйти от реальности и забыть хоть на вечер о своём одиночестве, о разводе, о том, что навсегда потеряла человека, к которому, оказывается, испытывала не просто любовь, но ещё и непреодолимое влечение вместе с неудержимой страстью.
Мамаша икала, мычала, пыталась брыкаться, её выворачивало буквально наизнанку, и сын волоком потащил родительницу в ванную.
– Геня! Геня! Что с ней? Может, врача вызвать? – Авроре и в голову не могло прийти, что её строгая и такая правильная во всех отношениях мамаша попросту напилась, но Геня, прислонив Зинаиду Матвеевну к стенке ванной комнаты, закрыл дверь перед носом сестры. – Я же вижу, что ей плохо! Давай вызовем «Скорую»! – не унималась она. Брат высунулся и сказал:
– Иди отсюда, козявка! Не впрягайся – не видишь, что ли, – накирялась мать! Обычное дело, ща проблюётся и легче станет!
Аврора мало чего поняла из сказанного – ей был чужд смысл Гениного жаргона, который с каждым днём становился всё цветистее и пышнее настолько, что вскоре грозил окончательно вытеснить из лексикона нормальные, понятные каждому человеку слова. Единственное, что дошло до её сознания, так это то, что брат просил её уйти в комнату и оставить их в покое. «А вдруг она помрёт, как баба Дуся?» – крутилось в голове у ребёнка.
К великой радости и изумлению Авроры, с родительницей ничего ужасного не произошло – она встала утром хоть и в дурном настроении, но вполне здоровая и даже бодрая, собралась и ушла на работу.
Зинаиде Матвеевне удалось взять себя в руки и смириться со своим одиночеством, в котором она пыталась видеть исключительно положительные качества. Со временем всё утряслось, тем более что раскисать перед самым переездом было глупо и неразумно. Дабы отвлечься от печальных мыслей, Аврорина родительница с головой окунулась в благоустройство двухкомнатной новенькой квартиры.
Двадцать первого ноября бывшие супруги Гавриловы разъезжались по разным углам – она с детьми, мебелью и отвоёванным холодильником «ЗИЛ» отправилась на постоянное жительство в недавно отстроенную «хрущёвку», неподалёку от Таганской площади; он с книгами, в гордом одиночестве в тринадцатиметровую комнату коммунальной квартиры у метро «Семёновская».
– Прощай, Зинька! – крикнул с наигранной весёлостью Владимир Иванович.
– Прощай, Гаврилов! – между прочим, делая вид, что ей крайне некогда, буркнула «Зинька».
– Он их искал без упоенья, а оставлял без сожаленья! – Гаврилов с чувством процитировал строки пушкинского «Евгения Онегина», после чего два грузовика (в одном из которых скромно лежали стопки перевязанных крепкой бечёвкой книг и сиротливый чемодан из многослойного картона с металлическими углами, другой, заполненный до отказа) разъехались, как написала наша героиня, сосредоточенно барабаня по клавиатуре: «как окурки в луже». Автор же скажет помягче: бывшие супруги (как, впрочем, и грузовики) разошлись в разные стороны, подобно омонимам – словам, имеющим одинаковое звучание, но различное значение – Владимир Иванович с Зинаидой Матвеевной, одинаково любя друг друга, не могли жить более вместе в силу своих непростых характеров.
Гаврилов, затащив скромные пожитки в новое жилище, не раздумывая побежал в винный магазин. Его бывшая жена, как было сказано выше, взяла себя в руки, смирившись с новым статусом матери-одиночки, и первое, что она сделала, когда открыла дверь выменянной с доплатой квартиры, – нет, она не запустила туда кошку (она не любила кошек, более того, эти животные вызывали у неё чувство брезгливости из-за голубоватой, будто мертвенной кожи), а внесла кадку с фикусом и, поставив её в большой комнате у стены рядом с окном, дала добро на внос мебели и вещей. Фикус для неё был неким символом счастья, благополучия и начала новой спокойной жизни без Гаврилова. Она регулярно поливала его впоследствии, вытирала пыль с листьев – одним словом, тряслась над ним, как над малым неразумным дитём, потому что втемяшила себе в голову: если с растением что-нибудь случится, то её существование от этого резко изменится в худшую сторону. Как? Об этом Зинаида Матвеевна не думала. Может, если тропическое вечнозелёное и чрезвычайно модное в то время растение засохнет, она потеряет работу или случится ещё что-нибудь куда более страшное и неприятное. И как ни странно, благодаря фикусу Аврорина мать сумела достойно пережить шок, который случается обычно с недавно разведёнными женщинами.
Нельзя, конечно, утверждать, что после вечера, проведённого в компании Таращуков, Зинаида Матвеевна напрочь забыла о существовании Владимира Ивановича – невозможно вот так вот взять и забыть о человеке, с которым прожила одиннадцать лет. Это подтвердил один престранный её поступок – всегда равнодушная к украшениям, через две недели после развода Гаврилова, несмотря на кризисное финансовое положение семьи, сопряжённое с доплатой за двухкомнатную квартиру, а также с её благоустройством, пошла в ювелирный магазин и, выстояв трёхчасовую очередь, приобрела золотое обручальное кольцо. Она, не отходя от кассы, оторвала от него пломбу с ценником и, нацепив на безымянный палец правой руки, не расставалась с ним многие годы даже по ночам. И это при том, заметьте, что в период своей законной супружеской жизни она никогда не надевала кольца – может, оттого-то оно и исчезло бесследно – ведь если бы оно не лежало, ненужное и никчёмное, в нижнем выдвижном ящике письменного стола, а было надето на палец, то вряд ли бы «потерялось».