– И не говори, Володь! – откликнулась Зинаида Матвеевна к неописуемой радости супруга. «Точно помиримся!» – подумал он, воодушевился и начал действовать:
– Зинульчик! Любовь моя! – возбуждённо шептал он ей на ухо, в то время как Авдотью Ивановну забрасывали сырой землёй. – Жизнь так коротка, как писал Державин – жизнь, так скыть... – на этом самом «скыть» Гаврилов снова нервно поплевался и беспокойно постучал костяшками пальцев по могильной оградке, – есть небес мгновенный дар!
– Н-да, мгновенный... – задумчиво повторила Зинаида Матвеевна, и в душе её в эту минуту зародилось зерно сомнения: «Может, и вправду не разводиться?» – подумала вдруг Гаврилова и всю дорогу до дома, пока ехала в траурном автобусе, в окружении братьев, сестёр, детей и, главное, такого отзывчивого, трепетного, ни на секунду не покидающего её Владимира Ивановича, она всё больше укреплялась в мысли, что развод ни к чему хорошему не приведёт, кроме как сделает несчастной Аврору. «И мама, царствие ей небесное, была против нашего расставания», – ещё одна мысль в пользу мужа пришла ей на ум. Зинаида Матвеевна как-то успокоилась сразу и положила голову на плечо Владимира Ивановича, который, в свою очередь, с восторгом подумал: «Помиримся! Получится!»
Однако, как это обычно всегда и случалось в жизни Гаврилова, он сам всё испортил. На поминках, выпив лишнего (так, что не в состоянии был контролировать собственные действия), он напрочь забыл, по какому поводу в их доме собрались гости. Владимир Иванович, к всеобщему удивлению, предложил выпить за молодых, решив, что находится не иначе, как на чьей-то свадьбе, справляемой в их доме, по причине отсутствия жилья у новобрачных. Тост этот вызвал явное неодобрение.
– Я т-те щас, Гаврилов, морду набью! – гаркнул Василий – старший сын покойной. Гаврилов хотел было затеять драку, но в тот момент что-то сдержало его – он опрокинул ещё пятьдесят граммов и закусил солёным огурцом.
– Володь! Ну что ты, ей-богу! – с укором шепнула ему на ухо супруга, тот в ответ игриво ущипнул её за руку.
Спустя ещё двадцать минут Владимир Иванович предложил выпить за именинника (-цу) – он путался в окончаниях, потому как не знал в точности, чей именно день рождения они празднуют.
– Зинаида! Уйми своего припадочного, или я и вправду ему сегодня морду набью! – предупредил сестру Василий Матвеевич.
После второго неудачного тоста Гаврилов притих, но эта сдержанность его была обманчивой и говорила лишь об одном – Владимир Иванович готовился сделать какую-то очередную пакость. Он огляделся вокруг: Любашка (дочь Ивана и Галины) с Авророй сидели на балконе, забавляясь тем, что кидали вниз арбузные корки, четырёхлетняя Людочка (Виолеттина дочь, внучка безвинно осуждённого Павла Матвеевича) носилась сломя голову по коридору. Геня то и дело незаметно подливал в свой бокал, поставленный рядом с его тарелкой исключительно для лимонада, водку. Виолетта – пышнотелая, с косой до попы подналегла на холодец, Милочка с отцом (Александром Алексеевичем Вишняковым) сидели молча с такими выражениями на лицах, которые, собственно, и должны быть у людей, понесших тяжёлую и невосполнимую утрату. Василий Матвеевич рассказывал Зинаиде о своей новой пассии:
– Ну что я могу сделать? Я влюбился!
– А как же твоя жена? Как же Поля?
– И Поля с нами вместе живёт, – с поразительным спокойствием заявил он.
– Ой! Вась! И как она только тебя терпит?! Я б на её месте уж давно с тобой развелась! К тому же и детей у вас нет.
– При чём тут дети – просто Полина меня любит, вот и всё, – с гордостью заявил он, пытаясь подцепить на вилку молоку.
– Как же втроём в одной-то комнате...
– Спим? Втроём и спим!
– Кошмар! Вась! Но это же ни в какие ворота не лезет!
– Да брось ты, Зин! Поля поначалу плакала, а теперь привыкла. К тому же Наська ей по хозяйству помогает.
Катерина Матвеевна ела мало, всё больше наливала себе вино – она, как и её усопшая мамаша, имела большую склонность к красному креплёному вину, только в отличие от родительницы ей никогда не бывало стыдно – она не пряталась под стол и не кукарекала – она любила бесконечно выяснять отношения (всё равно с кем), что почти всегда заканчивалось скандалом. Сейчас она пыталась вывести на чистую воду своего обожаемого Лёню.
– Дергач! – нагло говорила она. – А ты меня всё ж таки не люблишь!
– Люблю. Прекрати, Катерина! Ты знаешь, я не переношу, когда ты себя так ведёшь! – отвечал Леонид – лицо его, сильно подурневшее за эти непростые годы, всё ещё сохранило остатки былой красоты, привлекавшей не только младшую сестру Зинаиды, но и многих женщин.
– Не-е... Я хочу понять! – настаивала Катерина, пригрозив отцу троих своих детей указательным пальцем. – Всё ж таки мне кажется, что вот я, к примеру, люблю тебя больше, чем ты меня!
– Отстань!
– А ты докажи, что это не так!
– Как?
– Налей вина.
– Хватит пить! На-ка конфетку съешь, – и Дергач, развернув фантик шоколадной конфеты, попытался положить её в рот любимой. Но Катерина треснула его по руке и заорала:
– Не хочу конфект! Хочу вина!
– Пей! Только заткнись! – И Леонид налил ей вина.
– Грубо, – заметила Катерина и присосалась к бокалу.
Иван Матвеевич Редькин в эти минуты находился на стадии попеременного плача и смеха, прерывающихся в промежутках громкими, если можно так выразиться, «выкаркиваниями»:
– Я всю войну прошёл! А до Берлина не дошёл! Почему? Почему не я сорвал с Рейхстага поганое фашистское знамя? Я вас спрашиваю!
– Тихо, тихо, Ванечка, – успокаивала его жена.
Это «тихо, тихо, Ванечка» для Владимира Ивановича вдруг выделилось из всеобщего гула – он опустил руки под стол и принялся искать коленку Галины Тимофеевны и, что самое поразительное, наткнулся на неё сразу. Супруга Ивана Матвеевича, благосклонная к ухаживаниям своих учеников, вопросительно посмотрела на Гаврилова, выразительный взор которого говорил: «Гальк! Пошли в другую комнату, вспомним былое!»
Галина опустила глаза и уставилась на стеклянную салатницу с винегретом. Владимир Иванович не успокоился и, снова запустив руку под стол, ущипнул её за икру. Она посмотрела на него открыто, бесстрашно даже – он заговорщицки подмигнул ей.
Химичка под предлогом, что ей нужно в туалет, вышла из-за стола и направилась в соседнюю комнату. Гаврилов выждал пять минут, чтобы на него не пало подозрение, и незаметно покинул гостей.
Иван Матвеевич, оставшись без контроля жены, почувствовал себя свободным и запел со страстью и нескрываемой патетикой свою любимую песню:
– Др-р-рались по-гер-ройски, по-рррусски два друга в пехоте морской. Один пар-р-ень бы-ыл калужский, дррругой паренёк – костромской...