На следующий день мы по секрету переговорили с Манолито де Вальядолидом, который успел завязать знакомства среди городских сводников, и он отправился к ним с предложением солидного вознаграждения — мы сами, правда, не знали толком, откуда его возьмем, — за настоящую девственницу, не из тех сомнительных девиц, что они обычно подсовывают чересчур доверчивым иноземцам. Сводники бросились на поиски, но ни одной девственницы не обнаружили, потому что мавры, при своих грубых обычаях и при своей похотливой натуре, все как один, от зеленого юнца до дряхлого старца, страстные охотники до женских прелестей; они за деньги покупают невинность бедных девиц, вонзая зубы в еще не созревший плод, так что не успеет у девочки вырасти грудь, как ее уже совращают. О том, чтобы идти через пустыню с семилетним ребенком — единственный надежный вариант, который удалось найти, — не могло быть и речи, так что мы приняли решение искать девственницу в негритянских землях. Фрай Жорди после долгих и основательных размышлений сделал вывод, что сгодится хоть белая, хоть мулатка или вовсе черная — надо только отмыть ее хорошенько да принарядить, и негритянка, если особо не приглядываться, сойдет для дела не хуже испанки. На этом мы если и не совсем успокоились, то по крайней мере смирились и набрались терпения, считая часы до отбытия и мечтая на славу послужить королю. Также было уговорено, что, раз отпала необходимость тащить через пустыню донью Хосефину и ее служанок, женщины останутся ждать нашего возвращения в Марракеше под опекой жены Альдо Манучо. Сам Манучо между тем очень сдружился с фраем Жорди, поскольку, хоть и принадлежал к купеческому сословию, отличался глубокой набожностью. Фрай Жорди каждый день ходил к нему в дом читать мессу, а потом лакомиться деликатесами с кипрским вином, так что Альдо Манучо с радостью согласился взять под свое покровительство женщин, да еще похвалил наше благоразумие. Мы вздохнули с облегчением, и все были довольны, кроме Инесильи, которая извела меня мольбами взять ее с собой, чтобы им с Андресом де Премио не разлучаться. Рассчитывая таким образом еще сильнее разжечь его преданность и усердие, я уступил, несмотря на предчувствие, что женщина принесет нам одни хлопоты и головную боль, как оно впоследствии и вышло.
Тем временем Манолито де Вальядолид свел знакомство с мавром по имени Альсален, приятным в обхождении, еще не женатым, сыном влиятельного лица. Близкие по возрасту и схожие характером, они целые дни проводили вместе, наслаждаясь обществом друге друга. Манолито даже к обеду и ужину не являлся домой, объясняя это тем, что, раз нам все равно ничего не остается, как ждать, он занялся изучением языка мавров и их обычаев, чтобы потом приносить больше пользы на королевской службе — быть может, его назначат посредником в посольских делах, когда мы вернемся в Кастилию. На это я ничего не отвечал, но вот фрай Жорди что-то недовольно ворчал себе под нос, опустив голову, — иной раз я улавливал слова о каком-то содомском грехе. А Паликес подружился с мавританским учителем грамоты, который немного говорил по-кастильски, потому что был родом из окрестностей Гранады, из деревни Ильора, где его отец держал рабов из христиан — они-то и учили его нашему языку. По дружбе он одалживал Паликесу своего раба-мулата, чтобы тот помог ему овладеть негритянской речью, и Паликес делал большие успехи, поскольку, как уже было сказано, обладал редкостным талантом запоминать всякую абракадабру. Правда, его предупредили, что негры разделены на множество племен, которые живут в разных поселениях и областях и в каждой местности свое наречие, так что они и сами, даже будучи одной расы и одного цвета, друг друга порой не понимают. Что, в общем-то, неудивительно, ведь, если подумать, подобное происходит и среди христиан: каталонца плохо понимают в Кастилии, кастильца плохо понимают в Валенсии, а баска не понимают нигде.
Текли дни праздного ожидания, и мы убивали время в турнирах, танцах, пирах и прочих удовольствиях, благопристойных и не очень. Наступил август, и в праздник Вознесения Богородицы мессер Альдо Манучо устроил во дворе своего дома прием для христиан. Все явились в лучших одеждах и украшениях, столы ломились от яств, играли и арабские музыканты и христианские по очереди, много было роздано даров, подношений и милостыни. Я уже не таясь сидел рядом с доньей Хосефиной, и все видели, что мы — пара, о чем и раньше многие догадывались; и полетели сплетни, и зажглись улыбки, и зазвучали поздравления, вогнавшие в краску нас обоих, пошли по кругу шуточки и фривольные куплеты. Я даже порадовался скудости винных запасов, благодаря которой это подтрунивание не перешло границ дозволенного, а следовательно, все остались веселы и довольны.
Неделю спустя на город напал упомянутый выше Альдадари по прозвищу Рыжий с большим числом пеших и конных воинов. Ворота были заперты на засовы, а некоторые безопасности ради и вовсе замурованы изнутри. Люди Мирамамолина вышли на битву, и два войска встретились на близлежащей равнине, где находилось несколько колодцев. Горожане облепили башни и зубцы западной стены, чтобы без риска для себя глазеть на вздымающуюся вдали пыль сражения. Вскоре прискакали гонцы с вестью, что Рыжий разбит и обращен в бегство. Вслед за ними явились и другие, сообщившие о причине его поражения: часть его войска была подкуплена и перешла на сторону противника. Себастьяно Матаччини — с крыши чьего дома я наблюдал за битвой, хоть и не мог ничего разглядеть, кроме тучи пыли на горизонте, — объяснил мне, что подобное коварство характерно для мавров и правитель, затевая войну, никогда не уверен до конца, не продастся ли половина его войска врагу, не поднимут ли против него оружие собственные солдаты, не прикончит ли его на месте охрана. Вот мавры и платят так щедро христианам, желающим поступить к ним на службу, ибо доверяют им больше, нежели своим соотечественникам и единоверцам. Выслушав все это, я не на шутку перепугался и решил не терять бдительности.
Спустилась ночь, и мы отправились спать, однако весь город был освещен, как на большой праздник, никто не думал об отдыхе — на улицах повсюду играла музыка, люди танцевали, пели, дрались, то там, то тут раздавались крики, вспыхивали факелы. Мавры праздновали победу Мирамамолина, точно так же, как в случае неудачи праздновали бы его поражение и победу его врага. Я всю ночь не мог сомкнуть глаз от этого непрерывного гвалта и мечтал о том, чтобы донья Хосефина навестила меня, но она в тот раз не пришла, поскольку была занята — успокаивала перепуганных служанок, читала с ними девять молитв о душах в Чистилище и молитвы святому Антонию и святому Иакову, как будто война у порога. Инесилья, не знавшая, что сталось с Андресом де Премио, была безутешна и принималась горько рыдать всякий раз, когда мимо дома проезжала телега с отрубленными головами — а они еще с вечера ездили постоянно. Бедняжка воображала себе, что все наши погибли в бою.