Вышло так, что когда мы прибыли в Марракеш, был в королевстве марроканском не один Мирамамолин, а целых три, и все трое жаждали занять трон, и шла между ними война нешуточная. Один из них, по прозванию Рыжий, стоял тогда с большим войском под стенами, планируя напасть на второго, который засел в городе, чье имя было Абдамолик, а прозвище — Птицелов, и вот он-то нас и принимал.
Возраст его я оценил лет в тридцать или чуть меньше, был он высок и статен и добродушным взглядом своим напоминал только что отелившуюся корову. Мне показалось, что он не наделен острым умом, а во всем полагается на своего везира, который ему подсказывает, как в каком случае подобает поступить. Когда гостеприимец объявил мое имя, все присутствовавшие в зале умолкли и обернулись посмотреть на нас, и я ужасно смутился и густо покраснел, однако выученных уроков этикета не позабыл: приблизился к нему (он сидел, раскинувшись на пышных подушках, за неимением кресла, на котором было бы не в пример удобнее), преклонил колено и поцеловал протянутую мне руку, холодную как у покойника. Пусть единственное, но все же какое-никакое сходство с нашим королем Энрике. Затем я протянул ему привезенное с собой письмо от кастильского монарха, он принял его и передал везиру, после чего сделал мне знак подняться, что я тут же исполнил. Довольно долго Мирамамолин расспрашивал меня о путешествии и моих спутниках, а я отвечал со всем старанием через посредничество Паликеса, который рядом со мной усердно выполнял свой долг, не умолкая ни на миг, хотя был малость сконфужен и угрюм — ведь, чтобы предстать перед Мирамамолином, ему пришлось снять головной убор, и теперь он на виду у почтенного собрания сверкал голой лысиной, и солнечные лучи отражались от нее, как от начищенного шлема.
Наконец правитель жестом повелел мне удалиться, я снова поцеловал ему руку, и мы вышли, кланяясь и вежливо пятясь, не смея повернуться к нему спиной, и я справился с этой задачей достойно, а вот Паликес на ходу треснулся головой о колонну, разделявшую дверной проем. Не будь церемония столь торжественной, зрители от души посмеялись бы, однако тут один только Мирамамолин расхохотался до слез, в то время как стоявший подле него везир взирал на него с укором и презрением — по крайней мере так мне показалось.
Везир этот был среднего роста, лет пятидесяти, седой и светлокожий, тонкий как тростинка, с глубокими синими глазами и орлиным носом; во взгляде его, неспокойном и пытливом, тоже сквозило что-то орлиное. Посланный им слуга попросил нас подождать во дворике. Вскоре он вышел к нам и провел нас в какие-то покои, где предложил сесть и угостил орехами и финиками, которые я есть не стал, не доверяя магометанам, зато Паликес без стеснения набил ими рот, что весьма затруднило его работу толмача. Как бы там ни было, в конце концов я понял, что говорил мне везир: желания короля кастильского ему известны и его повелитель Мирамамолин удовлетворил бы их немедленно, если бы не одно существенное затруднение — идти в землю негров наш отряд должен с караваном, а следующий караван отправится только через два месяца. Я ответил, что нам ничего не нужно, кроме проводника, которому мы заплатим из собственных средств, и, получив такового, мы двинемся в путь совершенно довольные и глубоко признательные. Везир же возразил, что пустыня подобна песчаному морю и верблюды суть корабли, это море пересекающие, а погонщики — их капитаны, но помимо того в пустыне бродят племена опасных и злобных разбойников — они будут похуже морских пиратов у берегов Майорки, они сущие демоны и называются туареги. И у этих туарегов уговор с Мирамамолином, что в год через пустыню проходят лишь два каравана и им за немалую мзду разрешают брать воду из некоторых колодцев, — вот и все, ничего не попишешь. Слова его огорчили меня, да и насторожили, и я не знал, что на это ответить, поэтому сказал, что должен посоветоваться со своими людьми. Засим мы попрощались, конюхи привели наших лошадей, и тот же самый слуга, что показывал нам путь, проводил нас к выходу. Везир же сидел и смотрел, как мы удаляемся по двору, пока за нами не закрылись ворота, охраняемые чернокожими стражниками.
Дело было сделано, и мы вернулись в Мамунию, где, как оказалось, царило мирное и веселое настроение, так как за время нашего отсутствия в караван-сарай привезли хлеб и вяленую баранину — подарки от Мирамамолина дорогим гостям. Всех весьма обрадовала его любезность, хотя многие и тосковали по вину, коего в городе вообще не было, потому что оно строго-настрого запрещено магометанским законом. Так или иначе, я созвал наш отряд во двор и вместе с Андресом де Премио, которого еще на корабле тайно просветил относительно истинной цели путешествия, объявил, что едем мы не девицу обрученную замуж выдавать, но охотиться на единорога в земле чернокожих. Арбалетчики, уже предвкушавшие возвращение в Кастилию, были потрясены и раздосадованы; они подняли неимоверный гвалт, обсуждая между собой новость, и стали собираться в группки, каждый со своими приятелями и земляками, как у них заведено. Некоторые размахивали руками и топали ногами, словно одержимые. Громче всех, конечно, вопил Педро Мартинес по кличке Резаный: дескать, нас подло обманули и не станем же мы терпеть подобное вероломство. Я поднял вверх обе руки и, когда они мало-помалу угомонились, сказал, что выполнение этой задачи чрезвычайно важно для повелителя нашего короля, за которого мы жизнь положить обязаны, и пообещал бесчисленные милости, дары и привилегии по возвращении, а также двойную плату за службу, отчего многие прикусили язык, а кое-кто и вовсе успокоился. Закончив речь, я отправил их в город погулять, на людей посмотреть и сходить к блудницам, чтобы выпустить пар. Все получили свободное время, кроме пяти человек, назначенных охранять скарб, продовольствие и женщин до возвращения товарищей. Манолито де Вальядолид раздал жалованье, и солдаты радостно помчались его проматывать. А я тем временем устроил совещание с фраем Жорди, Андресом и Манолито в дальних комнатах караван-сарая, где никто не мог нас подслушать. Вместе мы думали, как быть дальше, и сошлись во мнении, что арбалетчики, не ровен час, взбунтуются, если узнают, что им предстоит углубиться в негритянские земли, куда не ступала нога белого человека и где, по слухам, водятся демоны, страшные чудища и ядовитые змеи. Поэтому мы единодушно решили, что, дабы поумерить подобные страхи, следует пустить слух об изобилии золота и драгоценных камней в тех местах, куда мы направляемся, — что, по нашему убеждению, было чистой правдой, — и тогда свойственная простолюдинам алчность взбодрит их дух и поможет преодолеть тяжкие испытания, ожидающие нас впереди.