В предобеденный час того же дня нас посетил везир Мирамамолина с большой охраной и пышной свитой. Сопровождающие остались ждать снаружи, а везир заперся со мной для беседы с глазу на глаз. Поскольку мы не сможем отбыть в страну негров раньше чем через два месяца, сказал он, Мирамамолин передает нам свое предложение. Правитель хотел бы покамест одолжить моих арбалетчиков, чтобы те до отъезда послужили ему, а уж он заплатит им вдвое против их жалованья, да и мне перепадет немалая доля, и все будут щедро награждены и осыпаны милостями; кроме того, в мое распоряжение будет предоставлен красивый дом, чтобы коротать ожидание. На это я не ответил ни „да“, ни „нет“, а попросил времени на размышление. Везир обещал прислать вечером гонца за ответом. Не успел он убраться восвояси, как заявился ко мне еще один знатный мавр, тоже бывший утром у Мирамамолина. Он сообщил, что зовут его Абулькасим и что он знает о моем разговоре с везиром, однако предлагает мне еще вдвое больше денег, и даров, и милостей за осуществление другого плана: я соглашаюсь выступить против врагов Мирамамолина, которые собираются через две недели напасть на город, но в самый разгар битвы внезапно перехожу на сторону противника, известного под прозвищем Рыжий. Ну а я знал, что подобные коварные интриги и вероломство — обычное дело для мавров, ведь они, как я уже говорил, таковы от природы: не успеют заключить союз, как тут же его нарушают, с легкостью предают друг друга и вмиг переходят от горячей любви к лютой ненависти. Тем не менее я из осторожности не ответил ни „да“ ни „нет“, а сказал, что надо подумать, и Абулькасим попрощался, пообещав прислать к вечеру слугу, дабы узнать мой ответ, и слуге этому дать с собой золотую кастильскую доблу[13] в качестве опознавательного знака. С тем и ушел.
Пребывая в растерянности, я вновь устроил совет, чтобы определиться с дальнейшими действиями. После всестороннего обсуждения мы договорились, что не станем ничего отвечать ни везиру, ни Абулькасиму, пока не разберемся толком, что к чему у этих мавров, какие поступки лучше послужат нашей выгоде и принесут наименьший вред. При дворе Мирамамолина мы видели нескольких христиан, не то генуэзцев, не то венецианцев, — вероятно, они представляли здесь интересы иноземных купцов. Вот их-то мы и вознамерились отыскать и расспросить о мавританских делах, будучи уверены, что они наделят нас добрыми советами и выведут из потемок, в коих мы блуждаем, — они же хоть и торговые люди, но все-таки христиане и Бога боятся. Кроме того, мы решили искать проводников, пусть даже и тайком от Мирамамолина, а также опытных следопытов и людей, знающих дороги через пустыню. Дело повелителя нашего короля отлагательств не терпело и требовало, чтобы мы продолжили путь поскорее, не дожидаясь никакого каравана. Андрес де Премио вообще высказал догадку, что эту двухмесячную проволочку мавры просто выдумали ради того, чтобы пополнить свое войско нашими солдатами, — ведь им явно позарез нужны хорошие стрелки.
Словом, нас одолевало беспокойство, и нам очень не нравилось, как развиваются события, однако более приемлемого выхода мы не видели. До вечера еще оставалось несколько часов, и мы втроем — фрай Жорди, Паликес и я — отправились побродить по городу и послушать, о чем судачит народ, — глядишь, и выясним что-нибудь полезное. Андрес снова безропотно остался за старшего — полагаю, его более чем устраивало общество Инесильи — и велел запереть засовы изнутри после нашего ухода, а часовым на галерее наказал глядеть в оба. Женщины были подавлены известием, что мы держим путь в неведомые края, и неустанно молились у себя, не осмеливаясь выйти даже во внутренний двор.
Мы взяли с собой клинки и малые щиты, завернулись в плащи, но пошли пешком, будто желая всего лишь полюбоваться городом, и, когда вышли на упомянутую выше Джема аль-Фна, заметили, что за нами тенью следуют несколько арабов подозрительного вида — наверняка то были шпионы Мирамамолина или же кого-либо из влиятельных придворных, имевших виды на наших арбалетчиков. Тем не менее мы усердно изображали беспечность и, двигаясь вперед как ни чем не бывало, разгуливали по центральной площади. Соглядатаи не отставали. На прилежащих улочках, узких, темных и зловонных, толпился народ — арабы, негры и мулаты, большей частью рабы мавританской знати, сопровождавшие своих хозяев или их управляющих, кто с огромными корзинами для покупок, кто в качестве охранника или компаньона. Женщин видно не было, если не считать старух, продававших здесь же всякую всячину. Причина в том, что мавры по характеру страшно ревнивы и зорко стерегут своих женщин, не доверяя собратьям в этом вопросе точно так же, как и во всех остальных. И подумалось мне: если мавританки не уступают в вероломстве маврам, то мужья их наверняка носят ветвистые рога в наказание за чрезмерную строгость. Правда, делиться этими мыслями с моими спутниками я не стал из страха сказать глупость и выставить себя наивным простаком, за какого меня, боюсь, и раньше держали, потому и выбрали для столь хлопотного поручения.
В общем, ходили мы ходили, разглядывали ткани, чашки, гребни и бесконечное множество прочего барахла, которое мавры продавали и покупали на площади, пока не достигли убогих рядов с пряностями, где пахло не сказать чтобы хорошо или плохо — в воздухе витала головокружительная смесь самых разнообразных запахов. Тут фрай Жорди застрял у одного лотка и принялся по-арабски точить лясы с продавцом — спрашивал про микстуры, про амбру, про водоросли, про средства от мух и так далее: почем сулема, из чего варится эта мазь, для чего вон те куски коры, где растет такой пузырник, какого вида была ящерица, у которой оторвали этот хвост, дорог ли настой цитрусовый, и жасминовый, и жимолости, что за польза от корней ромашки и розмарина, от цветков бузины и волчьей ягоды. В разгар их оживленной беседы я заметил, что к нам приближается генуэзец, которого мы видели утром во дворце Мирамамолина. Прежде чем я успел подать ему знак, он сам подошел, изысканно поприветствовал нас и пригласил в свой дом, где его жена и братья, дескать, будут счастливы познакомиться с христианами, прибывшими из-за моря. Местная обстановка, которую мы так стремились разведать, наверняка была ему знакома, раз он торговал в этой стране, поэтому мы охотно приняли приглашение и, покинув базар, последовали за ним к дому, находившемуся неподалеку от дворца. На этой улице, пояснил генуэзец, живут все его соотечественники, а также венецианские и французские купцы и приказчики, пользующиеся расположением Мирамамолина и имеющие от него разрешение на торговлю. Как только мы вошли в дом, он разослал гонцов к своим друзьям, и те, благо обитали по соседству, явились без промедления. Мы закрылись в уединенной комнате, и тогда один из гостей, по виду самый старший и наиболее уважаемый, встал и сказал: