Израильский разведчик с тридцатилетним стажем Рафи Ситон пишет в своих мемуарах, что израильское руководство постоянно отвергало все мирные инициативы арабов. Ситон рассказывает, что через его руки проходили предложения о мире и переговорах от Ясира Арафата в 1968 году – израильское правительство отказалось вести переговоры с «бандитом». Предлагал мир Анвар Садат в 1970 году – Израиль пренебрег этим предложением и только после Войны Судного дня (Иом-кипур) 1973 года пошел на уступки. Ливийский лидер Каддафи просил встречи в любом месте – израильтяне предложение отклонили. Личный посол короля Саудовской Аравии прилетал в Израиль – министр иностранных дел не счел возможным его принять. «Израильское общество не хотело мира», – заключает Ситон в своей книге «Упущенные возможности». Точнее, мира не хочет израильская военная элита.
Израильское общество любит свою армию. Премьер-министры Израиля – генералы в отставке, как и министры. Генералы стоят во главе больших компаний. В правительстве Эхуда Барака было шесть генералов. Министр культуры – генерал, который в жизни не был в театре или был раз, в Вене, но не помнил, что видел или слышал. Министр туризма – генерал, который сумел запороть даже празднование миллениума. Министр транспорта – генерал, при котором пробки стали еще длиннее. Премьер тоже генерал. Впрочем, в Израиле не было хороших премьеров, военных или штатских.
Армия – горб Израиля. Не знаю, есть ли средство от горба, кроме могилы. Один человек сказал как-то горбатому мудрецу Гевиа бен Пасисе: «Я тебе таких пинков отвешу, что выпрямлю, как струну». Гевиа ответил ему: «Значит, ты станешь великим врачевателем и сможешь брать солидную мзду»[7]. Когда-то я гордился своими красными ботинками и красным беретом парашютиста, гордился участием в войнах. Сегодня я отношусь с симпатией к тем, кто увиливает от воинской службы: молодым религиозным евреям, русским иммигрантам, нежным детям Тель-Авива. Если бы в Израиле была народная армия, если бы генералы получали жалованье, равное зарплате квалифицированного рабочего, мир, я уверен, уже был бы заключен.
И не только армии не было в счастливые годы племенной вольницы. Не было тюрем и полиции. Если обывателю трудно представить себе общество без регулярной армии, то уж без тюрьмы – просто невозможно. Тем не менее обычное право Торы не знало таких странных и жестоких наказаний, как тюремное заключение. Тюрьмы не может быть без тюремщиков, полиции, центральной власти. Но виноградари и пастухи Нагорья не хотели быть тюремщиками и не могли содержать преступников. Они тратили силы не на строительство тюрем, но на посадку новых оливковых деревьев, разработку источников и оросительных систем.
Люди не были ангелами и тогда. За преступление – а таковые случались – провинившийся платил добром либо жизнью или бежал в города-убежища. Тора установила несколько городов, где мог укрыться совершивший неумышленное убийство и где его не достала бы рука мстителя. В наши дни либералы борются повсеместно против смертной казни, принимая тюремное заключение за цивилизованную меру наказания. Смертная казнь представляется им варварским обычаем. Никого не удивляет, когда один судья в сегодняшнем Иерусалиме за полдня работы лишает людей нескольких сот лет жизни, хотя по простой арифметике это равносильно убийству двух-трех человек.
Судьи до Саула приговаривали к смерти чрезвычайно редко, и приговор исполняли всем миром, забрасывая виновного камнями. И эта казнь представляется сегодняшнему обывателю варварским обычаем. Обыватель предпочитает платить наемному убийце, палачу, чтобы тот свершил за него кровавое дело. Во времена Судей народ голосовал за смерть не поднятием руки, не выкриками, а прямым участием в казни. Не сомневаюсь, что это удерживало многих. Одно дело – осудить оппозиционера на партсобрании, а другое – взять камень и собственноручно убить его.
На этом сыграл Христос, спасший согрешившую женщину словами: «Кто без греха, пусть первым бросит в нее камень». Когда казнь исполняется авторитарно, палачом во имя царя, а не народом во имя справедливости, спасения ждать не приходится. Так, Иисуса распял римский палач, состоявший на жалованье у прокуратора. Народ, конечно, мог кричать: «Распни его!», но сам за камни не взялся – иначе не было б нужды обращаться к прокуратору.
Убийство было делом редким еще и потому, что работал механизм естественного возмездия. Месть предпочтительней хотя бы оттого, что она позволяет обойтись без палачей и дорогих и аморальных формальностей. Закон Торы ограничивал возмездие виновным (освобождая от ответственности его семью), так древние израильтяне избегали затяжной кровной мести вроде корсиканских вендетт. В наши дни феллахи и бедуины, верные этому обычаю, прибегают к сульхе – межклановому примирению, когда возникает опасность большого кровопролития.
Современное государство старается сохранить за собой монополию на убийство, даже если это противоречит здравому смыслу. Несколько лет назад в Германии женщина застрелила убийцу и растлителя своей малолетней дочери, который смог отвертеться от наказания. Она угодила в тюрьму, хоть в глазах народа была героиней. Во времена Судей, да и в наши дни в любой палестинской деревне, ее поступок считался бы естественным. Я не боюсь признаться, что мне месть убийце по закону Торы и Корана кажется более человечной, чем лишение его свободы государственной машиной, коль скоро не хватает великодушия на евангельское прощение. И если даже – предположим на минуту – у этой машины есть свои преимущества, цена ее содержания все равно слишком велика для общества: за нее платят ущемлением свободы для всех.
Лозунг «закон и порядок» превращает нас всех в рабов. В Израиле нас обыскивают по нескольку раз в день – при входе в каждое общественное здание. Суд поддерживает любое полицейское насилие. В Америке, этой модели западного общества, полицейская жестокость давно стала нормой. Убийства невиновных, избиение арестованных, ложь на суде – таков лик современной полиции, пишет «Нью-Йорк таймс».
Израильские либералы защищают суд от нападок религиозных евреев. Но, правду говоря, суд не стоит защиты. В Израиле нет суда присяжных, нет народных заседателей. Решения принимают профессиональные судьи, принадлежащие к одной социально-этнической группе. Израиль не исключение: в любой стране Запада суды находятся в руках правящего меньшинства. В Америке черные автоматически попадают в тюрьму за преступления, за которые белые получают условный срок.
Суд в Израиле активно используется для политических целей. Стоило восточным евреям найти своего лидера, как его сажали. Так произошло с Аароном Абу-Хацерой, отпрыском знатной марокканской семьи. В первый раз суд дал осечку и оправдал Абу-Хацеру, прокуратура добилась передачи дела в другой суд, и он был осужден. Затем этот же метод был применен против Арье Дери, которого судили десять лет, прежде чем смогли засудить.
В 2000 году были оправданы члены так называемой банды МААЦ, просидевшие по 15 и более лет в израильских тюрьмах. Они освободились, потому что выяснилось: их признания выбиты под пытками. Члены «банды МААЦ» были молодыми восточными евреями. Им, как правило, дают куда более значительные сроки, чем европейским евреям.
За убийство еврейского ребенка палестинец получает пожизненное заключение. Может, и этого мало. Но за убийство палестинского ребенка еврей получает шесть месяцев условно, как Нахума Корман, убивший одиннадцатилетнего Хилми Шуша из села Хусан на глазах прочих мальчишек села. Судья приговорил его к штрафу и шести месяцам общественных работ.
Государство слишком часто вмешивается в нашу жизнь. Почему мы обязаны пристегиваться в машине? Даже если это хорошо и полезно, неужели нельзя оставить нам минимальную свободу выбора? Почему можно продавать водку, но не марихуану? Почему нельзя ходить где вздумается и курить где захочется?
Летописец завершает описание вольных дней Израиля словами: «Тогда не было царя в Израиле, каждый поступал так, как считал правильным» (буквально «человек правое в глазах своих творил»). Последующая привычка к государству и его руководству привела к переосмысливанию этой фразы. Выражение «правое в глазах его творить» стало в современном иврите синонимом анархии и смуты. Но если вспомнить проповедь Самуила и последующий опыт «государственного строительства», можно понять, что слова эти правильнее произносить с ностальгической дрожью в голосе.
Народ забыл слова Самуила. Самый бедный еврей, живущий в муниципальной крошечной квартирке в трущобах, все же считает, что Израиль – его государство, а палестинец из села мечтает о своем государстве в Палестине. И тому и другому невдомек, что любое государство не за них, но против них, и за их счет. Однако величайшее открытие марксизма, лаконично сформулированное Лениным в «Государстве и революции», сводится к тому, что государство не всегда было и не всегда будет.