Четыре, пять, шесть…
Я засыпаю, свернувшись калачиком в домашней студии падара, а он поет мне старую песню Ахмада Захира, играя на аккордеоне.
Семь, восемь, девять…
Я прячусь за спиной у мадар, а падар упаковывает свою музыкальную комнату, чтобы никогда уже больше не петь.
На спину ложится рука. Испуганно подскакиваю. Это мадар.
– Привет, – говорит она со слащавой нежностью, на которую способна только мама. Он нее пахнет ее любимыми цветочными духами. Лицо, как всегда, идеально. Такая красивая, что глаз не отвести. Ее рука ложится мне на плечи, и я настораживаюсь. Она вздыхает.
– Мне тоже нелегко, – говорит она. – Знаешь, постоянно скучаю по своему отцу. И если ты скучаешь по своему, это нормально.
Я упорно смотрю на звезды, пытаюсь облачиться в свои боевые доспехи, но сегодня они почему-то вне досягаемости. В горле встает комок, я сглатываю его, а вместе с ним и прошлое – и свое, и бабушкино.
– А ты скучала бы по нему… – Слова как клей, но я все равно произношу их. – Если бы он был не тем, кем ты его считаешь?
Если бы знала, что он взял в невесты маленькую девочку. Если бы на ее месте была ты.
Все равно скучала бы?
И можно ли тогда по нему скучать?
– Сара-джан, люди редко бывают такими, какими мы их считаем, – говорит мадар. – Но не следует упрекать себя за то, что не сумела побороть свои чувства. И поменять мнение – это тоже нормально. Я никогда не стану из-за этого относиться к тебе хуже.
Между нами, как пелена, повисает ее печаль, и у меня не идут из головы слова Айши. «Ты даже не понимаешь, как тебе повезло. У тебя есть выбор».
Сама не зная почему, спрашиваю:
– Можешь отвезти меня к падару?
И она, не знаю почему, отвечает:
– Конечно, милая.
* * *
Мы останавливаемся около жилого комплекса, где живет падар. На фоне нашего разговора в машине переключается музыка. Султан-и-Калбам. «Повелитель моего сердца». Мадар любит старые песни своей родины. Наверное, они служат ей мостиком во времена, существующие только в ее воспоминаниях.
Но, услышав эту песню, я цепенею.
Это была их песня. Падар тихо-тихо напевал ее, когда поздно, за полночь, возвращался из далеко расположенного дома, который мы взяли на ремонт. Когда родители думали, что я крепко сплю.
Услышав эту песню, я вдруг подумала, что ее следовало бы запечатать в бутылку и хранить там, где спрятан вчерашний день. А сегодня, когда падара с нами нет, слушать ее – как-то неправильно.
Музыка продолжает играть. Мадар напускает на себя храбрый вид. Улыбается, хотя в глазах нет ни тени радости. Говорит:
– Скоро увидимся.
На подкашивающихся ногах поднимаюсь к квартире падара и стучу в дверь. Он открывает, и на лице удивление.
– А, ты пришла.
Меня внезапно поражает его изможденный вид. Словно он не спал несколько дней.
Робко переминаюсь в дверях, держа в руке полурастаявший кексик.
– Я бы, э-э, зажгла свечку, только у меня ее нет.
Падар распахивает дверь, и уголки его губ приподнимаются. Он проводит пятерней по волосам и говорит:
– Замечательно.
Мы не упоминаем о моем прошлом визите сюда и о том, что я стащила его кредитку и убежала. И уж тем более не говорим о том, почему падар предпочел сидеть в одиночестве в своей квартире, хотя мог бы отпраздновать День отца где угодно. Мы заметаем эти темы под ковер и усаживаемся сверху. Падар кладет кексик на кофейный столик перед телевизором. Мы рассаживаемся вокруг него. Замечаю на диване открытый ноутбук – похоже, он работал над каким-то мероприятием.
Мы делаем вид, что зажигаем свечу, притворяемся, будто не замечаем повисшую между нами неловкость. Отец закрывает глаза и загадывает желание. Слышу его шепот:
– За новые начинания.
Мне хочется рассказать ему о песне. О чувстве, которое я испытала в Самнере. Но это тихое признание меняет ход моих мыслей.
Он не успевает задуть нашу воображаемую свечку, как я выпаливаю:
– Какие еще новые начинания?
Он открывает глаза и внимательно смотрит на меня, будто прощается. С чем? В груди повисает ноющая тоска, и я ненавижу себя за это.
Впервые вижу падара взволнованным не меньше меня. А еще сильнее удивляют сказанные после этого слова.
– С тех пор как я переехал, у меня было время хорошенько задуматься над тем, как я хочу провести остаток своей жизни. Но еще серьезнее я размышлял над тем, какой станет твоя дальнейшая жизнь. И, когда я оглядываюсь назад, мне стыдно за то, что тебе довелось пережить из-за твоей мамы и меня. – Он моргает, пряча слезы. – Поэтому пришлось сделать нелегкий выбор. Для всех нас.
Я сижу не шелохнувшись.
– Какой же?
– Ты сама знаешь.
Я моргаю, моргаю, моргаю, потому что не хочу в это верить. Не могу поверить. И по непонятной причине падар никак не наберется сил сказать это сам.
Может быть, падар чувствует, что у меня в голове рушится весь мой мир. Может быть, считает меня слишком хрупкой, чтобы нажимать еще сильнее. Наверное, поэтому он целует меня в макушку и говорит:
– Утро вечера мудренее. Обещаю: проснешься – все будет выглядеть иначе. Пожалуйста, помни об этом, когда придет посылка.
– Это не просто случайный глюк, – шепчу я. Я и не думала задавать вопрос, но тем не менее падар дает окончательный ответ:
– Да.
Глава 13
Обещания – забавная штука. Мелкие слова, которые легко слетают с языка и приклеиваются к самым нежным местам нашего сердца. Как будто, прилепив на ситуацию ярлык «Обещаю: проснешься – все будет выглядеть иначе», можно все исправить. Ну да, конечно, мне иногда тоже бывает стыдно. Например, я пообещала Малике, что найду ее, однако в данный момент занимаюсь прямо противоположным делом.
Вместо этого я отдираю старый ковер в одном из домов, купленных мамой для ремонта, и с каждым гвоздем, царапающим мне пальцы, спрашиваю себя, почему Господь решил разрушить нашу семью. Думаю, такова моя заслуженная кара за то, что плохо думала о биби-джан и баба-джане. За то, что вмешивалась в темы, которые следовало бы оставить в покое. Как там говорят взрослые, когда не хотят ничего объяснять? «Меньше знаешь – крепче спишь»?
Каждый колючий гвоздь резкой болью напоминает об обещании, что падар дал в День отца, и о многих других мелких обещаниях, спрятанных в сказках на ночь и поцелуях перед сном. Я швыряю полоски ковра в высокую груду гораздо сильнее, чем требуется. Они шмякаются, взметая тучи пыли.
Жаль, что я не знала: обещание – это всего лишь другое название лжи.
Ничто не стало лучше.
И ничто не стало выглядеть иначе.
– Как ты тут, справляешься? – К дверному косяку прислоняется Эрик. Причмокивая, жует жвачку. – Если трудно с гвоздями, можем озадачить Сэма.
Где-то неподалеку слышится тихий стон.
– Гм, не надо. Я, пожалуй, и сама разберусь. – У меня вспыхивают щеки.
Эрик показывает мне большой палец и ведет Сэма наверх. На миг мелькает его удаляющаяся спина, и я решаю, что нам нужно еще немного побыть вдалеке друг от друга.
– Ах он сукин с…
Грохот, потом вопль.
Мы с Эриком и Сэмом замираем и, вытянув шеи, глядим туда, откуда доносится шум. У меня пересыхает во рту: опять грохот, сдавленный всхлип. Мы с Сэмом на миг встречаемся взглядами, я выскакиваю из комнаты и бегу по коридору.
– Сара, погоди! – обжигает спину знакомый крик Сэма, но меня уже и след простыл. В голове лишь крутится: «Помни об этом, когда придет посылка». И мне остается только считать секунды до раскрытия тайны.
Один, два, три…
Я в белом платье, с цветами в волосах, смотрю, как мадар и падар танцуют на десятой годовщине своей свадьбы, шепча друг другу обещания о том, что «впереди целая жизнь».
Четыре, пять, шесть…
Я лежу в постели, делаю вид, будто смотрю «Нетфликс», и слышу первый за этот вечер звон разбитого стакана на мраморном полу. Приоткрываю дверь и бреду по коридору.