открыть ему глаза на жену, — сказал герцог Солсбери, слово в слово повторяя предложение леди Сесилии. — И особых доказательств, милорды, совсем не нужно. Генрих человек нервный, он поверит, если с ним заговорить честно и решительно и если глядеть на него искренне…
— Это было бы совсем легко, если бы Сомерсет не окружил короля своими людьми до такой степени, — заметил сын герцога Солсбери, молодой Уорвик, зеленоглазый, высокий, жилистый, с совиными дугами бровей и жгучим, пронзительным взглядом. — Каким же образом можно говорить с королем?
Мясистые ноздри герцога Йорка раздулись.
— Не беспокойтесь, — небрежно бросил он, — способ найдется. Пусть только Сомерсет уедет в Кале, и я докажу, что в окружении Генриха еще имеются мои люди…
— В таком случае, — сказал герцог Солсбери, — остается только выяснить, кто сделает это. Задача не слишком почетная, милорды. Доносить — это, знаете ли, не сражаться. Найдется ли человек, который возьмется за такое щекотливое дело? Ибо, как вы сами понимаете, ни репутация Невиллов, ни тем более репутация его светлости Ричарда не должны быть запятнаны. Белая роза должна хранить чистоту. Да и медведю[33], хоть он и лесной зверь, чистота не помешает…
И тогда молодой Уорвик, движимый чувством мести, заговорил о Говрадах. Об отце и сыне Говардах, владеющих графством Ковентри, соседях самого Уорвика, которых он не выносил. Говарды — это был род знатный, старинный, имевший довольно обширные земли, но маноры[34] их находились в запустении, да и вообще эти джентльмены имели славу людей, мало чем гнушающихся. Уорвик часто терпел от их грабительских наездов и питал к Говардам самые злые чувства. Было бы весьма забавно склонить их к выполнению столь двусмысленную задачу — ту, от которой стыдливо уклонялись все прочие влиятельные сторонники герцога Йорка.
— Говарды — ваши давние приверженцы, милорд герцог, — продолжал молодой Уорвик, обосновывая свое предложение. — Да и каким приверженцами не быть, они ведь мои соседи… Слава их такова, что замарать себя больше, чем уже замарали, они не смогут. Напротив, если посулить им выгоду и поманить золотом — старый Говард особенно падок на него — они выполнят что угодно и как нельзя лучше…
Воодушевляясь, Уорвик со смешком добавил:
— Старый граф Ковентри — человек весьма внушительного вида, со сверкающими глазами, а говорит так зычно, что и не на такого беднягу, как наш король, произведет впечатление. А если дело, паче чаяния, не выгорит, поступок их можно будет счесть их собственной злодейской выходкой и легко от них откреститься. Клянусь вам, милорды, лучшего эти люди и не заслуживают…
Герцог Солсбери кивнул, показывая, что поддерживает речи сына. Герцог Йорк, втайне считая, что негоже ему быть посвященным во все эти детали, проговорил:
— Если это так, если вы беретесь помочь и выражаете согласие, я представлю для дела даже доказательства — не совсем полные и прямые, но Генрих им может поверить…
— А если нет, — раздался молодой, но низкий голос, — а если ничего из этого не выйдет и король по-прежнему будет привязан к своей французской шлюхе, я скажу, милорды, что нам диктует долг. Я скажу и нисколько не побоюсь этих слов… мы все здесь думаем об одном и том же, за одного человека болеем, так что ничто не помешает нам поднести однажды французской потаскухе кубок со ртутной солью, да так, чтоб даже ее ланкастерский волк ничего не учуял и ей не помог.
От этих слов мороз пробежал у многих по спине. О том, что сейчас прозвучало, многие думали, но как-то не принято было во всеуслышание говорить о подобном. Оставался у многих какой-то затаенный страх перед оком Божиим — желание хотя бы не разглашать свои греховные намерения. И вдруг — такое заявление, да еще на общем совете… На того, кто это предложил, избегали смотреть, хотя все знали, что речь сейчас держал внебрачный сын герцога Солсбери, бастард Фокенберг — молодой, квадратного телосложения человек, которого за яростный нрав уже успели прозвать Бешеным. Герцог Солсбери так любил женщину, с которой прижил этого безумца, что даже признал ребенка, возвел в бароны, держал при себе так же, как законных сыновей.
Герцог Йорк поднял руку, желая замять неловкость.
— Поспешай не торопясь, говорили древние, и это мудро, милорды. Спешка совершенно ни к чему. Цель наша воистину велика. Ради нее стоит потрудиться.
Йорк и его друзья Невиллы никогда не выражались прямо, и даже на общих советах не признавались прямо: а чего же, собственно, герцог желает? Короны? Или удовлетворится меньшим, скажем, постом наместника королевства? Впрочем, уточнять подробности пока не было смысла, ибо и так все знали, что в случае любого возвышения его светлости Ричарда его родственники и сторонники получат немалые блага, почести и приобретения.
3
Всего несколько месяцев было суждено Маргарите Анжуйской провести вместе с Сомерсетом. А потом настало время распрощаться. Звание капитана Кале обязывало герцога покинуть Англию. Разлука предстояла долгая — по крайней мере, до следующей весны. Мало того, что Маргарита, как всякая влюбленная женщина, испытывала боль от самой мысли о расставании, она еще и понимала, что отныне вся тяжесть государственных забот будет возложена именно на нее.
Не то чтоб она боялась, вовсе нет. Ей, двадцатидвухлетней, приходилось уже переживать политические бури и стойко выдерживать натиск врагов. Ведь выдержала же она кошмарное лето прошлого года[35]. Но, видит Бога, за время союза с Сомерсетом она немного отвыкла от ответственности, познала всю сладость легкомыслия. Теперь приходилось возвращаться в прежнее состояние, теперь она снова должна была стать женщиной, которая все решает и за все в ответе.
И это превращение давалось ей довольно трудно.
Поневоле предаваясь воспоминаниям, королева Маргарита думала, как много всего случилось за последний год. Такое короткое слово, краткий срок, а сколько событий! Всего тринадцать месяцев назад эксвайр из Кента Джек Кэд взбунтовал южное побережье, лживо провозгласил себя Джоном Мортимером, «кузеном герцога Йорка», и вся чернь Кента и Суссекса двинулась за ним на Лондон. Мятежники требовали поставить Йорка во главе королевства. Маргарита Анжуйская отвергла их требования, но положение было ужасным. Чернь разбила королевские войска у Севенокса, а Генрих VI, безучастный ко всему, бросил трон на произвол судьбы и уехал в Кенилворт…
Она металась, не зная, как быть, а отовсюду приходили страшные известия: о расправе над епископом Солсбери, об убийстве лорда-казначея. Потом пал Лондон, начались погромы и грабежи. Кэд сам вершил суд, убивая друзей королевы и выставляя их головы на мосту. Тем временем Йорк, будто по заказу, оказался в Англии,