Читать интересную книгу Другая сторона - Альфред Кубин

Много ночей подряд я пытался найти объяснение безвременной кончине своей жены. Меня преследовало чувство вины: она была реальной, здоровой натурой и никогда бы не смогла прижиться в этом призрачном царстве. Это я должен был сказать себе еще до переезда и своевременно отказаться от него.

Возобновив общение с людьми, я узнал о разнообразных переменах. Дела в стране грез шли все хуже.

Однажды госпожу Гольдшлегер, которая одно время прислуживала нам, вынесли из дома мертвой — третий покойник за полгода… Девяти ее бедным детям отныне стало совсем худо.

Гектор фон Брендель завязал отношения с фрау Лампенбоген; интересно, достигнет ли она «зрелости»? Де Неми зачастил в тот же дом — но не ради Мелитты, а из-за известной болезни, последствия одного галантного похождения. И только об ученой обезьяне Джованни Баттисте я услышал радостную новость: она была мастером своего дела, и парикмахер выхлопотал для нее пенсию по старости.

Значительного прироста населения заметно не было; на нескольких новоприбывших никто не обращал внимания. Они много рассказывали о внешнем мире, о тамошнем прогрессе и умопомрачительных изобретениях. Но это абсолютно не интересовало старожилов; рассказчикам небрежно отвечали: «Да, да, замечательно!» — и переходили на другие темы. Царство грез представлялось нам необъятным и грандиозным, остальной мир не стоило и вспоминать. Ни один из тех, кто прижился здесь, не хотел обратно; все, что было «там, снаружи», считалось иллюзией, чем-то несуществующим.

Как-то поздним вечером я спустился к реке, намереваясь забросить несколько лесок на налима. В детстве я был заядлым рыболовом.

Вокруг мельницы потрескивала и колыхалась какая-то странная газообразная субстанция. Я видел, как по стенам проскальзывают зеленоватые фосфоресцирующие полосы. Они вызывали во мне почти осязаемые неприятные ощущения. Перед дверью, на которой были прибиты в качестве талисманов совиная голова, распятая живьем летучая мышь и нога косули, — перед этой дверью стоял мельник, попыхивая трубкой. Этот замкнутый человек всегда внушал мне суеверный трепет, но сегодня я смело прошел мимо него. Места для удочек я продумал заранее, решив закинуть их сразу за решеткой для задержания речного мусора. Но как только я начал разматывать леску, рядом послышался тихий голос: «Тс-с, тс-с, осторожно! Зайдите-ка левее!» Говорящего не было видно. Тут я с ужасом разглядел толстое, круглое лицо — прямо на песке у моих ног. Я уже было опять вообразил, что имею дело с дьявольским наваждением, но скоро все объяснилось естественным образом: это был сыщик, который следил за подозреваемым в убийстве мельником. Я вздохнул с облегчением.

Сделав свое дело, я отправился обратно домой. У моста я остановился: из-за реки доносилось монотонное протяжное пение. Там лежало предместье с его низенькими домишками. Там я еще ни разу не был; в стране грез мне и без того хватало развлечений. Но этот напев странным образом хватал меня за душу, он звучал торжественно-однообразно, и я молча слушал; какой-то удивительный покой царил над рекою. «Надо как-нибудь прогуляться туда», — решил я и, как это уже часто бывало, подумал о великих тайнах Патеры и о том, что я о них знал. Впрочем, обо всем этом я расскажу в следующей главе.

Затем я на четверть часа заглянул в кафе. Антона было не дозваться. Он с увлечением что-то втолковывал группе посетителей, потрясая листком последнего номера «Голоса» со списком новоприбывших.

— Вот мы его и дождались, он приехал вчера! — донеслось до меня.

Наконец он услужливо подскочил ко мне.

— Сегодня приехал американец! — торжественно сообщил он мне.

— Кто-кто?

— Ну, американец, человек, у которого уйма золота…

Пятая глава. Предместье

1

Зубчатые фронтоны, украшенные витиеватым орнаментом, соломенные крыши! Я вступил в маленькую деревушку: приземистые деревянные домики самых причудливых форм, крошечные купольные сооружения, конусообразные шатры. Каждое жилище было окружено ухоженным садиком. При взгляде со стороны это поселение производило впечатление этнографической выставки. Сигнальные столбы с флажками и окошечками, бесчисленное множество больших и малых гротескных фигур из камня, дерева и металла… Хаос, заросший мхом. Столетние деревья закрывали большую часть этого деревенского пейзажа своими низко нависающими ветвями.

Здесь обитали аборигены страны грез. Невозмутимый покой господствовал над этим местом. Странные, замысловатые фигуры на диковинных деревянных алтарях были источены дождем и ветром и, несмотря на свои по большей части отталкивающие эротические формы, гармонично вписывались в окружающее благолепие. Я пробродил немалое время, прежде чем встретил людей. Трое рослых жилистых мужчин спускались навстречу мне с холма.

В ответ на мое приветствие они серьезно склонили бритые головы и спокойно проследовали дальше. Это были старики выраженного монгольского типа, одетые в матовые оранжево-желтые халаты. Вскоре я увидел и других. Они сидели — каждый перед своей хижиной — с виду ничем не занятые, неподвижные, как статуи. Перед одним стоял горшок с цветами, другой разглядывал мирно спящую собаку, третий погрузился в созерцание кучки камней. «В Перле этих людей считают за ненормальных», — подумал я. Сюда не ходил никто из европейцев, аборигенов почти презирали. А между тем это было очень гордое племя, ведшее свое происхождение по прямой линии от самого Чингисхана. Впрочем, они уже ничем не походили на этого азиатского деспота. Те, кто еще оставался здесь, были все без исключения людьми преклонного возраста, женщин среди них было очень мало, и по виду они почти ничем не отличались от мужчин; осанка, одежда и выражение лиц были у всех одинаковыми. Самым красивым в этих людях были их пронзительно-голубые хотя и по-монгольски раскосые, глаза. Насколько же здесь все отличалось от остального царства грез! Там — суета, здесь — покой. Но, видно, этим пожилым людям тоже приходилось бороться с невзгодами — глубокие морщины на их лицах красноречиво свидетельствовали об этом.

После первого посещения я частенько стал наведываться на другой берег реки. Меня никто туда не приглашал, но никто и не гнал. С каждым разом я все больше поражался резкому контрасту между городом и предместьем. Здесь я отдыхал и вел наблюдения. Уравновешенность синеглазых производила на меня сильнейшее впечатление. Я много раздумывал над ее природой и пытался совместить полученные выводы с моими впечатлениями из других областей.

За эти шесть месяцев я уже перестал быть таким слепым относительно великой тайны Патеры. Старый профессор был кос в чем нрав. Вся страна грез жила под властью чар. Ужас и откровенно юмористическое начало в нашей жизни были нераздельны. За всем этим, действительно, стоял повелитель, проявлявший себя таинственным образом куда чаще, чем это могло быть приятно. Какой бы чудовищной ни казалась мне мысль, что он вершит судьбами почти двадцати пяти тысяч граждан, я не мог так просто от нее отмахнуться. Как далеко простираются границы его власти, определить было невозможно, но, во всяком случае, у меня уже были доказательства того, что он сообщает свои импульсы даже животному и растительному мирам. Мы все догадывались об этом и спокойно мирились с предначертанной судьбой. Целое было настолько запутанно, что и острейший ум не смог бы во всем этом разобраться. Образ действий Патеры оставался загадочным, сила, превращавшая нас в марионеток, — необъяснимой. А между тем она чувствовалась в каждой мелочи. Господин располагал нашей волей, затмевал наш разум Он играл нами, как куклами, но с какой целью? Мы ведь не должны были платить никаких налогов, ничего для него не делали. Чем больше я над этим думал, тем больше запутывался. Эта загадочная личность, безусловно, страдала каким-то недугом, возможно, эпилепсией, и мы все переживали вместе с ним его припадки, так называемые «встряски». Но он будет стареть, он умрет, и что тогда? Угаснут ли с ним и искры наших собственных сил? Ведь без него мы ровным счетом ничего не можем. И откуда у него эта безмерная энергия? Вот здесь живет остаток древнего, почтенного племени, чьи обычаи во всем противоположны нашим, — какое отношение они имеют к повелителю? Старцы часами не мигая смотрят вдаль, день напролет склоняются над разнообразными мелкими предметами — камнями, костями, перьями.

Никогда не смеявшиеся, почти не разговаривавшие друг с другом, эти синеглазые были живым олицетворением уравновешенности. Об этом говорили их полные достоинства размеренные жесты, морщинистые лица, отмеченные печатью духовной силы. Это почти сверхчеловеческое равнодушие придавало им такой вид, словно они были выжжены изнутри. Безучастное участие — вот такое противоречивое определение приходит мне на ум всякий раз, когда я вспоминаю аборигенов, чье обаяние я буду чувствовать до последнего часа. Об их возрасте я не осмеливался судить. По-стариковски невозмутимые, не доступные для каких бы то ни было чувств выражения лиц — и живые, словно бы освещенные изнутри взгляды. Белоснежные, идеально ровные зубы — и худые, иссохшие, как мощи, тела. Всего их насчитывалось не более пятидесяти человек. Я трижды наблюдал за тем, как они хоронят своих умерших, и имел возможность убедиться, насколько они не похожи ни на христианских, ни на буддийских отшельников. Трупы они заворачивали в одежду, укладывали в яму, покрывали сверху мхом и листьями, после чего засыпали могилу землей. Мертвеца хоронили рядом с домом, в котором он жил; место погребения ничем не отмечали. И ни оплакиваний, ни молитв. Из одного только наблюдения за этими своеобразными похоронами я извлек для себя огромную пользу.