Читать интересную книгу Другая сторона - Альфред Кубин

— Где ты прячешься, палач? — кричал я, обращаясь к пустынным садам, мимо которых пробегал. Но безлиственные кусты и голые деревья не давали мне ответа. Я мчался вперед, не гнушаясь ступать по лужам. Ощущая легкий жар, я несся по улицам и через площади, которые, как мне казалось, вижу впервые. Особенно меня поразила убогая конка — находившаяся здесь, как я решил, в качестве украшения, а не для практических целей. Я и не знал, что в Перле есть такое транспортное средство. Впрочем, я был слишком возбужден, чтобы задерживаться на подобных мыслях, и не успел опомниться, как уже стоял перед дворцом. Только что зажгли фонари. Мой взор приковала мраморная доска, установленная на одной из угловых колонн резиденции:

«Часы аудиенции у Патеры для граждан: ежедневно с 4 до 8 часов»

Я несколько раз перечитал ее вполголоса, качая головой. У меня промелькнула совершенно дурацкая мысль: «Это чудовищная шутка — только мы слишком глупы, чтобы понять ее». Меня сотрясал судорожный смех, я готов был убить Патеру. Чтобы успокоиться, я прислонился к колонне. Потом вошел в открытый подъезд — без малейших колебаний, словно делал это каждый день. Я подымался по широким лестницам, ощущая себя совсем крохотным под огромными сводами. Я поднимался все выше. Сквозь арочные окна далеко внизу виднелся город. А вокруг стояла мертвая тишина, лишь мои шаги отдавались гулким эхом. Я был настолько сосредоточен на своем внутреннем состоянии, что не отдавал себе отчет в странности всей ситуации. На душе было необыкновенно легко, я очень хорошо это помню. Я отворил громадную белую двустворчатую дверь и миновал анфиладу просторных помещений. В каждом из них меня встречал порыв холодного ветерка. «Здесь явно никто не живет!» — бормотал я непрерывно, ощущая себя словно во сне. В каждом покое стояли вместительные резные шкафы и мягкая мебель в защитных чехлах. Один раз я увидел худощавую и прямую, как свеча, фигуру, торопливо двигавшуюся мне навстречу. Но это была иллюзия: фигура оказалась моим собственным отражением в стенном зеркале. Миновав бесконечную анфиладу залов и комнат, я очутился в необозримой галерее, которая, судя по всему, вела в обратном направлении. Стены были увешаны потемневшими от времени портретами в натуральную величину в широких рамах из эбенового дерева, по правую руку от меня шел ряд арочных окон. В дальнем конце покоя обнаружилась низенькая дверца, которую я осторожно отворил. Я оказался в пустом помещении средней величины, задрапированном свинцово-серым штофом. Царивший здесь полумрак не позволял мне как следует осмотреться. Но одно, во всяком случае, я понял: дальше ходу не было, здесь был тупик. Лишь тогда я остановился и задумался — чего же, собственно, я хочу? Здесь не было ни души; стояла могильная тишина.

Я уже было хотел повернуть назад, когда со всех сторон поднялся тот своеобразный запах, с которым я сталкивался повсюду в этой стране. Усиливаясь с каждым мгновением, он окутал все помещение; затем я расслышал что-то похожее на тихий, суховатый смех. И, действительно, у противоположной стены виднелось лицо спящего человека. Привыкнув к полутьме, я различил одетую в серое фигуру, восседавшую на высоком ложе. Я сделал шаг в ее сторону. Голова необыкновенной величины — я узнал моего друга Патеру. Ошибки быть не могло, ведь я так часто смотрел на его портрет! Бледное лицо обрамляли темные пряди волос, веки были плотно закрыты, только губы подрагивали и непрерывно шевелились, словно он пытался что-то сказать. Я был поражен удивительной, классической красотой этой головы. Такой широкий, невысокий лоб и мощная переносица, скорее, могли быть у греческого бога, нежели у современного человека. На всех его чертах застыла печать глубокой скорби. Я расслышал слова, произнесенные тихим и торопливым шепотом: «Ты сетуешь на то, что не можешь попасть ко мне, но ведь я всегда был с тобой. Я видел не раз, как ты проклинал меня и отчаивался во мне. Что же я должен для тебя сделать? Скажи, чего ты хочешь!»

Он замолчал. Вокруг царила тишина, у меня пересохло в горле, и с великим усилием я выдавил: «Помоги моей жене!» Голова немного приподнялась, Патера медленно открыл глаза. В тот же миг меня охватила ужасная слабость. Я неотрывно следил за его пугающим взглядом. Это были даже не глаза, а два тусклых светлых металлических кружка, светившихся как маленькие луны. Лишенные выражения и жизни, они были устремлены на меня. И снова раздался шепот: «Я помогу».

Его фигура полностью выпрямилась, голова нависла надо мной подобно маске Медузы. Скованный чарами, я не мог пошевельнуться и думал только одно: «Это — Господь, это — Господь!» Глаза снова закрылись, но ужасная, таинственная жизнь возникла на этом лице. Его выражения менялись, как цвета хамелеона, претерпевая тысячи, нет, сотни тысяч превращений, молниеносно следовавших одно за другим: то это было лицо юноши, то женщины, то ребенка, то старика… Оно делалось то жирным, то худым, пускало отростки, становясь похожим на индюшиное, сокращалось до размеров высохшего яблока — чтобы в следующую секунду вновь надменно разбухнуть, раздаться в ширину и вытянуться в длину; оно выражало издевку, добродушие, злорадство, ненависть; то покрывалось морщинами, то вновь становилось гладким, как мрамор; это была какая-то необъяснимая игра природы, и я не мог отвести глаз — магическая сила приковала меня к месту, я цепенел от ужаса. Потом настал черед звериных обличий: маска льва, за нею острая и хитрая морда шакала — жеребец, раздувающий ноздри, — птица — наконец змея. Это было ужасно, я хотел закричать — и не мог. Передо мной мельтешили отталкивающие, залитые кровью и нагловато-трусливые хари. Потом медленно восстановился покой. По лицу как бы пробежали молнии — искаженные личины исчезли, и передо мною снова, как и прежде, спал человек по имени Патера. Губы не переставали дрожать и быстро-быстро шевелились. Я вновь услышал тот странный шепот: «Как видишь, я — Господь! Но я отчаялся и из обломков своего имения воздвиг себе царство. Я — повелитель!»

Я был потрясен и, пылая глубоким состраданием к нему, с усилием выговорил: «И ты счастлив?»

Но тут в меня словно ударила молния, и я снова застыл в недвижности. Совсем близко от себя я увидел страшные глаза. Патера спустился со своего ложа и взял меня за руки. Я словно покрылся льдом — внутри и снаружи. Он воскликнул: «Дай мне звезду, дай мне звезду!»

В его голосе появилось что-то обволакивающее, он льстил и завлекал. Его белоснежные зубы ослепительно сверкали, движения были тяжелыми и неловкими. Я не понял и сотой части того, что он говорил. Его голос звучал глухо и сдавленно, грудь высоко вздымалась, жилы на бледной шее, казалось, вот-вот лопнут. Внезапно его лицо посерело, одни глаза, почти вылезшие из орбит, продолжали сверкать, держа меня в плену своих неизъяснимых чар. Должно быть, в этот момент его терзала поистине чудовищная, уже не человеческая боль.

Патера выпрямился, его руки хватали пустоту. И тут между мной и повелителем опустился занавес. Я услышал нечленораздельное хрипение и приглушенный звук падения.

Когда я обернулся, мне пришлось опереться о подоконник, ибо я почувствовал, что на меня нашел столбняк. Начавшись с языка, он охватил все тело. Люди и животные под окнами на площади на мгновение застыли как вкопанные. Всего на одно мгновение, а потом все снова пришло в движение.

Вновь став хозяином своего тела, я бросился прочь из дворца, пребывая в глубоком убеждении, что схожу с ума.

8

Разбитый, не в силах собраться с мыслями, вернулся я домой. Там был Лампенбоген, который, впрочем, как раз собирался уходить. Он привез с собою из монастыря сестру милосердия. Увидев, доктор сразу же увлек меня в оконную нишу. Он принялся что-то втолковывать мне очень серьезным тоном, но я был не в состоянии следить за его словами. Его неуклюжее спокойствие действовало на меня благотворно. «Только не терять надежды, — дошло до меня. — У нее тяжелый нервный припадок — возможно, кризис… И все же есть вероятность того, что женщина выдержит этот приступ. Никогда не надо терять надежду. Если же произойдет что-то непредвиденное, то вызывайте меня в любое время, хоть ночью. Завтра же я зайду в любом случае».

Он ушел. Как уже было сказано, я не знал, почему он так со мной говорил и что, собственно, произошло в мое отсутствие.

Тихо и деловито сновала туда-сюда сиделка с полотенцами и блюдцами в руках. Я еще не был способен к осмысленным действиям и растерянно, с ощущением собственной ненужности топтался на месте. Моей жене, по-видимому, было еще не совсем плохо: когда я разок приблизился на цыпочках к ее кровати, она спала. Она выглядела даже свежее, чем в последние недели; на ее лице играл слабый румянец. Я переговорил с сестрой милосердия. Да, во время моего отсутствия больная перенесла приступ, что-то вроде мозговых спазмов. Монахиня отвечала односложно; поздно вечером она вполголоса молилась. Постепенно я начал осознавать всю серьезность ситуации. Среди путаных мыслей, связанных с повелителем страны грез, мелькали воспоминания об ознобе, который охватил мою жену во время нашего ночного возвращения. Но я нe мог и нe хотел верить в худшее.