Читать интересную книгу Другая сторона - Альфред Кубин

За моей спиной у реки сидел мельник — при его виде мне стало не по себе — и изучал огромный газетный лист. После того как он дочитал, а затем сожрал лист, из ушей у него повалил дым, сам он стал медным, поднялся и, придерживая обеими руками отвислый живот, принялся метаться вверх и вниз по берегу. При этом он дико озирался и издавал пронзительные свистки. А потом грохнулся оземь, будто сраженный ударом, побелел и стал прозрачным, и в его внутренностях отчетливо вырисовались два маленьких железнодорожных поезда; они, кажется, преследовали друг друга, с быстротой молнии проезжая кишку за кишкой. Качая головой и несколько ошарашенный, я хотел было предложить мельнику свою помощь, но потерял дар речи при виде шимпанзе, который с немыслимой скоростью насадил вокруг меня сад, причем толстые яблочно-зеленые саженцы моментально взошли в сырой почве, образовав заросли какой-то гигантской спаржи. Я боялся, что окажусь запертым внутри этой живой ограды как в клетке, но был освобожден раньше, чем успел как следует поразмыслить. Мертвый мельник — уже непрозрачный — снес, сотрясаясь в схватках, многие сотни тысяч молочно-белых яиц, из которых моментально развились легионы улиток, которые стали жадно пожирать своего родителя. В воздухе распространился едкий запах копченого мяса, и мясистые стебли стали гнить на глазах, превращаясь в подобие пряжи из фиолетово мерцающих нитей.

Я увидел колоссального моллюска, возвышавшегося на речном берегу, словно утес, и запрыгнул на его твердую створку. И тут — новая беда! Моллюск раскрыл створки, подо мной заколыхалась желатинообразная масса… и я проснулся.

Часть третья. ГИБЕЛЬ ЦАРСТВА ГРЕЗ

Первая глава. Искуситель

1

Геркулес Белл из Филадельфии заставил много говорить о себе. Этот миллиардер ничуть не стеснялся в расходах, буквально затопив своим золотом страну грез. Наше прогнившая финансовая система, должно быть, вызывала у него омерзение. Он сговорился с Альфредом Блюменштихом, и скоро стало заметно, что у нас появились новые деньги. Никто уже не соглашался брать купюры, нельзя было предлагать изъятые из обращения позеленевшие монеты. В первое время сильно распространилась роскошь, весь Перле охватила бессмысленная суета. День за днем богачи закатывали пышные празднества, народ теснился в кабачках, пил и смердил. Повсюду дружно поднимали тосты в честь американца, — как все его называли, — славили его великодушие и щедрость.

Дело уже шло к осени. Радуясь своему духовному просветлению, я позволил себе временный отдых.

Американец разместил свою штаб-квартиру в «Голубом гусе», сняв за высокую плату весь бельэтаж. Как-то вечером я надел выходной костюм и отправился в гостиничный ресторан, чтобы взглянуть на миллиардера.

Там я застал Кастрингиуса и господина фон Бренделя и получил возможность узнать моих коллег еще с одной, новой для меня, стороны.

За то долгое время, что мы с ним не видились, Кастрингиус свел знакомство с бароном фон Бренделем. Теперь он сразу узнал меня, но, к моему удивлению, держался весьма отчужденно и свысока. Он коротко и небрежно ответил на мое приветствие, словно мы были едва знакомы, и сразу отвернулся от меня. Это меня в известной мере насторожило. «Что это с ним? — подумал я. — Я ведь никогда его не обижал; обычно он бывал даже навязчив. Разве мы не разлучались почти на четыре месяца? Смешно». Присутствию Бренделя я искренне обрадовался. Он как раз изучал меню и не сразу заметил мой приход, но, как только увидел меня, радостно вскочил и пригласил за свой столик. Художник надменно-удивленно поднял брови, но быстро оценил ситуацию, и его высокомерие растаяло. Он протянул мне свои «гребные винты». Дело объяснялось очень просто: Кастрингиус понятия не имел о наших приятельских отношениях с Бренделем и хотел удержать Бренделя для себя. Когда это не вышло, он мигом применился к новым обстоятельствам — этакий гений приспособленчества. Когда он ненадолго отлучился от столика, Брендель пожаловался мне, что его новый друг ревниво следит за каждым его шагом. Сопровождает его на каждое рандеву, где потом заявляет, что «подождет поблизости». Брендель то и дело использует художника в роли любовного почтальона, но у того очень своеобразная манера выполнять подобные поручения. «Уж и не знаю, как от него отделаться! — сердито жаловался Брендель. Кроме того, он необыкновенно участлив, — видимо, это помогает ему набираться опыта!»

— Да, истинно артистическая натура! — смеясь, утешил я барона.

Впрочем, этот вечер получился почти веселым. Брендель заказал шампанское, и Кастрингиус фамильярно похлопал меня по колену: «Ну что, довольны?» Он не знал о моем равнодушии к спиртному в любых его формах.

В большом зале по соседству стоял шум. Слышались речи и аплодисменты: американец устроил целое собрание. «Я еще наведу порядок в этом сонном царстве!» — клялся он перед публикой. Позднее я увидел его, когда он собственной персоной проходил через кафе. И никогда не забуду его появления. В дверях возник человек лет сорока с лишним, коренастый, с широкими богатырскими плечами. В его лице сочетались черты коршуна и быка. Оно было несколько асимметричным; кривой крючковатый нос, мощный подбородок и высокий, узкий, угловатый лоб сообщали его голове что-то дерзкое, мрачно-отважное. Его черные волосы уже приметно серебрились на висках. На нем был фрак. Короткими, упругими шагами миновал он наш столик. Кастрингиус почтительно приветствовал его и получил в ответ короткий кивок. Американец привлек внимание всех посетителей ресторана. «Вот парень, у которого, как говорится, денег куры не клюют, — задумчиво глядя ему вслед, заметил Кастрингиус. — И заклятый враг Патеры, так сказал мне наш редактор». С этими словами он наполнил свою рюмку. Брендель чокнулся с ним, скептически улыбаясь, и заметил: «Словом, всех ему благ, и вам — тоже!»

С каждой рюмкой Кастрингиус становился все благодушнее. Когда же появилась цыганская капелла с цимбалом, он принялся зубами щелкать орехи, хлопать себя по курчавой, как у негра, голове и кричать первой скрипке: «Посмотрите на человека с зубами льва!» Поймав на себе удивленный взгляд Бренделя, он пояснил: «Это мой добрый приятель, пригласить его к столу?» Брендель спросил моего согласия. Но я сказал, что скрипач просто отвратителен. И вновь до нас донесся шум собрания, перекрываемый зычным голосом американца.

Осмотревшись, я заметил еще одного старого знакомца — профессора Корнтойра. Старый господин сидел в боковой нише, празднично одетый, в светлом шелковом жилете и галстуке, затянутом под самым подбородком; перед ним стояла бутылка бургундского. Я встал и подошел к нему поздороваться. Он сделал радостную, торжественную мину и предложил мне стул. «Только на минутку! — сказал я, садясь. — У вас какое-то радостное событие?»

— О, мой милый, вы даже представить себе не можете! Она — моя, она принадлежит мне, сегодня у меня великий день! — Его добрые глаза светились восторгом. — Десять лет я искал ее и теперь, наконец, нашел! Вы и не подозреваете, что это значит для старого человека! Это омолаживает! Новая жизнь разливается по одряхлевшим членам! Никогда больше я не отпущу от себя Acarina Felicitas!

Я поздравил его. «Поздняя любовь? — подумал я. — Смотри-ка, вот не ожидал такого от этого почтенного господина! Верно, певица из варьете? Среди них и правда есть хорошенькие».

— Но почему же вы не привели ее с собою? — спросил я, про себя уже жалея старика. («Уж она задаст ему жару», — подумал я при этом.)

— Да ведь она здесь! — с пафосом вскричал профессор и вынул из кармана сюртука маленькую коробочку, оклеенную серебряной бумагой.

— Фотография? Медальон? Покажите, прошу вас!

— Нет, сама Acarina Felicitas, моя возлюбленная, вот она — сидит в уголке!

В коробочке, действительно, приютилось крошечное грязно-серое насекомое — мерзкая книжная вошь! Только теперь я понял, в чем дело.

— В доме Отца Моего много обителей.

Когда мы выходили, я спросил у хозяина отеля, почему в соседнем зале так шумно.

— Скажу вам по секрету, — таинственно отозвался он: — Сегодня было основано общество «Люцифер»!

Кастрингиус, который к этому времени изрядно напился, хотел во что бы то ни стало увлечь нас к мадам Адриенн. Мы отказались.

— Тогда художник пойдет один! — заявил он, вывернул наизнанку свой сюртук кофейного цвета и в таком виде удалился, вышагивая гордо и важно. Его последние слова, обращенные к нам, были: «Спокойной ночи, несовершеннолетние!»

2

Богатый американец заставлял говорить о себе все больше. Каждый день он галопом проезжал по Длинной улице на своем черном скакуне, и мы из окон кафе могли отчетливо видеть его презрительную усмешку, когда бледные граждане сонной столицы испуганно прятались в укромные углы, чтобы избегнуть столкновения с лихим всадником. У купальни он привязывал коня, раздевался и — снова на коне — въезжал в воду. Этот атлет с легкостью управлялся с брыкающимся животным. Однажды после купания он посетил и наше кафе. Заказал напитки, каких здесь сроду не бывало, и разразился руганью, как только узнал об этом. Наконец, немного успокоился на гроге. Я впервые получил возможность разглядеть его вблизи: его резко очерченный, дьявольский профиль находился прямо передо мной. «Да, весьма опасная личность!» — вынужден был признаться я. Он не выпускал изо рта короткую трубку, но вдобавок еще имел при себе две гигантских коробки с толстыми сигарами — «пропагандистские сигары», как он их называл. Каждому он предлагал такую, и кто брал, тот уже наполовину становился его человеком. Кроме того, он всюду проповедовал свои теории и свои союзы и приобрел приверженцев также и в кафе. Основанный им социально-политический союз «Люцифер» удостоился приветствия в «Голосе», официальный же бюллетень промолчал об этом событии. Он много рассказывал о внешнем мире, обращаясь ко всем нам и требовательно оглядывая аудиторию, словно хотел убедиться в должном эффекте своих речей. Некоторые из его высказываний я помню до сих пор: «Вам недостает солнца, дурачье! Ну и поделом вам, вы зря тратите жизнь! Почему вы не защищаетесь? Поглядите на меня — я плюю на вашего Патеру!» И, язвительно смеясь, он с грохотом опустил кулак на стол. Слушатели испуганно съежились, они — почти все из них — искренне боялись, что вот-вот ударит молния в наказание за подобное кощунство. И трусливо опустили глаза. Хозяин кафе торопливо перекрестился, ударил себя кулаком в грудь и скороговоркой прочел короткую молитву. Антон забился за печку и дважды прошептал: «Чертов дьявол! Чертов дьявол!»