Читать интересную книгу Паруса в огне - Валерий Гусев

Это он правильно сказал. Тут до войны проложили свой путь лесовозы. Время от времени штормовая волна смывала с их палубы связки бревен и несла к берегу. Там их молотил прибой и забрасывал на скалы.

Мысль Кока оказалась удачной. На западном берегу мы набрели на целые завалы из бревен. И без труда выбрали нужное. С ним даже не пришлось возиться — прибойная волна ошкурила бревно до восковой желтизны.

Боцман остался доволен. И под его присмотром мы установили мачту на палубе подводной лодки. Принайтовив ее стальными стяжками к стволу перископа. Лодка сразу же приняла лихой морской вид. Будто ей предстояло кругосветное плавание.

На следующий день Инженер взял у Штурмана листок миллиметровки и занялся какими-то расчетами. Он в масштабе нарисовал силуэт нашей «Щучки», прочертил ватерлинию и стал просчитывать подводную часть корпуса, делать на ней какие-то загадочные пометки. Меня он держал под рукой и время от времени посылал на палубу сделать уточняющие промеры, как он говорил, «по фактическому состоянию».

Наконец кончил подсчеты и нанес на подводную часть лодки жирную точку, а рядом с ней написал три загадочные буквы: ЦБС.

— Понял, салага?

Салага ничего не понял.

— Учись, пока я жив. Чтобы парусное судно слушалось руля, нужно, чтобы центр бокового сопротивления примерно совпадал с центром парусности. Вот теперь я прикину форму и размер парусов, приведу это все к согласию — и в море!

В соответствии со своими выкладками Инженер заставил нас пошить новые паруса.

Но тут возникла еще одна проблема: не хватало ниток для шитья. Боцманский запас истощился.

Наш минер, хитрый ярославский мужичок, высказался:

— Проболка. Энтой проболки у Радиста цельная катушка. Он ее под подушкой сохраняет.

— Проболка! — обиделся Одесса-папа, что не сам об этом догадался. — Ты когда по-русски говорить станешь?

— Завтря. Ужо по утру.

Так он хитро это «ужопо» сказал, что все рассмеялись. Тем более, что совет был добрый. Шить парусину «проболкой» куда как удобно — иглы не надо.

Распороли прежние паруса, начали кроить новые, по схеме Инженера, по его расчетам. Брезента не хватило, одеяла в ход пошли. По верху обоих парусов сделали рукава, в которые плотно вошли наши гики.

Инженер похвалил Трявогу за сообразительность.

— У нас на дяревне все такие-то, — не стал бахвалиться минер.

Он был бесхитростный мужичок, делал свое дело. Но так, что переделывать или исправлять за ним никогда не приходилось. А в одном нашем рейде так же бесхитростно совершил свой малый подвиг. Рискуя жизнью, спас весь экипаж. И никому из нас не пришло в голову похвалить его. Похлопали по плечу: «Молодец, Трявога». На что он ответил: «А у нас в дяревне все такие-то, молодцы».

А дело было так. Вышли на конвой. Транспорт, эскорт. Атакуем.

Пошли на сближение. Все теснее подходим к намеченной точке залпа. Время от времени поднимаем перископ, чтобы уточнить расчеты на стрельбу. Делаем это («высовываем глаз») очень быстро. Чтобы угроза осталась незамеченной. Перископ оставляет за собой заметный расходящийся след. Заметив его, торпедируемый корабль сразу же меняет курс, чтобы уйти от удара, а корабль эскорта немедленно наносит ответный удар. В работе с перископом в момент атаки счет ведется на секунды.

Напряжение большое. А я Командиром любовался. Как дирижером оркестра. Ни слова матросу, управляющему перископом. Скупые, но емкие жесты. «Стоп поднимать», «Убрать перископ». Делает быстрый разворот на цель. Определяет дистанцию до цели, курсовой угол. Пеленг цели взят.

— Пли!

Как поется в нашей любимой песне: «Минута другая — и взрыв!»

Попадание. Резко уходим на глубину. Но ударов «глубинок» не слышим. Догадываемся: немец решил, что транспорт подорвался на мине. Оно так и оказалось. Позже на базе наши радисты поймали немецкое радио: транспорт такой-то (сейчас уж не помню его клички) задел плавающую мину и затонул.

К ночи всплыли на зарядку. Подышали, покурили на воздухе. В лодке-то не больно покуришь. Там и без того воздух тяжелый. Да и мало его, не хватает, как правило. Даже Командир на глубине пустую трубку посасывает.

Со светом налетели самолеты. Мы нырнули, да поздновато. Рванула рядом, прямо над нами, бомба. Тряхнуло так, что лодка с маху ударилась форштевнем в грунт. На ногах только Командир удержался. Правда, трубку изо рта выронил.

— Осмотреться в отсеках! — не успели на ноги подняться, уже Командир приказал. А сам еще и трубку не подобрал.

Вот эта команда, хоть и подается, как правило, в критической обстановке, но на экипаж хорошо действует. Командир командует — лодка живет — воюем дальше. Только подлатаемся чуток.

Во всех отсеках серьезных повреждений не оказалось. А вот в носовом разошелся в обшивке шов. В пробоину бьет вода. Вы представляете, на глубине в сорок метров каким напором она бьет? Под каким давлением? Это не то, что из крана на кухне.

В отсеке в это время Трявога находился. Дверь в отсек наглухо задраили. Он остался один на один с мощной струей воды, которая раз за разом сбивала его с ног и бросала на переборку. А он с ней боролся. И знал мужичок, что, если не справится, отсек заполнится водой до отказа. Лодка-то останется на плаву. А он останется в отсеке, навсегда.

Лодка лежит на грунте. Вокруг рвутся бомбы. Видимо, в прозрачной воде мы все-таки просматриваемся с воздуха. Минуты кажутся часами…

Командир приказал выпустить из цистерны немного солярки. А Боцман через пустой торпедный аппарат вытолкнул старый бушлат и еще какой-то хлам. Все это поднялось на поверхность. Будто разбило лодку бомбой.

Трявога бьется со стихией уже по грудь в ледяной воде.

И вдруг слышим его голос из переговорной трубы:

— Пробоина заделана.

Воды лодка набрала много, но всплывать можно. У Трявоги руки в крови, лоб рассечен, мокрый не то что насквозь, аж до самых кишок. Командир его обнял от души. А тот: «У нас все такие-то».

Самолет ушел. Докладывать, что потопил советскую лодку. Видно, сработала наша хитрость. А мы всплыли, откачали воду, связались с базой. Получили приказ срочно возвращаться за новым заданием.

Один за всех, все за одного…

Бежит и бежит где-то возле сердца пестрая лента памяти. Будто кино кто-то назад крутит. То одно, то другое вспомнится. Говорят, что человек за минуту до своей гибели всю свою жизнь, как в быстром фильме, успевает увидеть. С самого раннего детства до последней минуты. Но я не согласен.

Да, конечно, когда мы в таком скверном положении оказались, радости большой, как вы понимаете, не было. Большая была реальность нашей гибели. Что корабль, что человек без руля и двигателя — игрушка в руках судьбы. Она, судьба эта, и на полку тебя может поставить и об пол шмякнуть. Только вот то, что у меня в тот момент в памяти побежало, совсем не о прощании с жизнью говорило. Совсем наоборот, от зюйда к норду. Закрутились в памяти эпизоды (как киношники говорят), в которых наша «Щучка» и мы вместе с ней на волосок от общего конца были. И все-таки сбили смерть с нашего курса. Не порвался этот тонкий волосок, выстояли, нашли выход, победили. Как в тот раз, когда опять попали в подводный плен. Это, кстати, довольно часто с подлодками случается. Для нее в морской глубине ловушек много расставлено. Особенно во время войны…

…Зарядили, поползли осенние туманы. Немца это обрадовало — мол, под их прикрытием можно усилить транспортные перевозки, активнее задействовать коммуникации. Однако и нам туманное море тоже на руку. Поиск вести, правда, трудно, зато и подобраться можно вплотную, ударить без промаха и в тумане раствориться.

Сейчас уж точно не вспомню, где это было, кажется, возле Нордкина. Накануне мы там большой транспорт потопили, двумя носовыми, и Командир решил с этой точки не уходить: чутье ему подсказывало, что нужно ждать — опять пойдет здесь немец. Он ведь аккуратист, но человек не творческий. А у нашего Командира чутье хорошего охотника — всегда знает, где стать с ружьем, за каким деревом, чтобы зверь прямо на него вышел.

Так и получилось… Дрейфуем в тумане. Кто вахту несет, кто отдыхает. Одесса-папа и мужичок Трявога новую песню «Прощайте скалистые горы» на два голоса раскладывают и души нам приятно бередят. Из камбуза чем-то заманчивым попахивает. Тихо. Как в деревне перед рассветом. Только там сверчки скрипят за печкой, а у нас в «избе» приборы пощелкивают, электромоторы ровно, мягко журчат. И гитара чуть слышно струнами подрагивает.

Акустик не дремлет. Лодка в тумане слепа, но слух у нее изощренный.

— Справа по курсу десять шум многих винтов! — идет от него в центральный пост доклад. — Конвой, товарищ командир.

Товарищ Командир буквально влипает в окуляры. Но кроме белесой мглы ничего не видит. Но мы идем по курсу «десять справа» на сближение. А тут новый доклад: