должны были быть позиции артиллеристов. И уже через мгновение обомлел, увидев удручающую картину. Обе позиции были разбиты и дымились. У одной из пушек ствол был задран куда-то в небо, а щиток наполовину смят и разодран. Второго же орудия вообще не было видно, а из того места, где должна была находиться сорокапятка, к серым свинцовым тучам поднимался высокий столб чёрного дыма. Посмотрел по сторонам от места трагической гибели артиллеристов и увидел, что у выезда стоит горящая грузовая полуторка, к которой прицеплена третья из имеющихся у дивизии в наличии сорокапяток. Сама пушка тоже была подбита. Скорее всего, в неё попал артиллерийский снаряд, потому что от неё мало что осталось. Только груды покореженного железа и ствол говорили о том, что когда-то это всё было 45-мм противотанковой пушкой образца 1937 года (53-К).
Очевидно, наше командование, увидев, что с востока, со стороны города Чудово, противник атаку не начинает, решило в последний момент перекинуть это орудие на усиление западного направления. Однако развернуться и принять бой ни пушка, ни артиллерийский расчёт так и не успели. Их подбили на марше, когда они, миновав крайние дома, пытались переместиться на другую позицию.
А чуть дальше я увидел ещё одну печальную картину. Разбитая перевёрнутая телега, которую я за сегодняшнюю ночь видел не раз, говорила о том, что судьбы помогавших нам лошадки по кличке Манька и её хозяина старика Митрича, скорее всего, тоже незавидны. Их тел отсюда заметно не было, но видя, что случилось с повозкой, можно было предположить, что они не выжили.
Представшая перед глазами картина наших разбитых позиций удручала. Однако то тут, то там были видны красноармейцы, которые, несмотря ни на что, вели стрелковый огонь по противнику. Это не могло не вселять в душу надежду на то, что мы выстоим, и город немцам взять не удастся.
Но долгое время быть сторонним безучастным наблюдателем я не мог, не имел права. Меня ждала незаконченная работа. Да и не собирались немцы мне давать отдыха, ежесекундно давая понять, что они пока ещё живы, гады.
И на этот раз этим напоминанием вновь послужил танковый обстрел моей лесопосадки, в которой от леса с каждым таким обстрелом оставалось всё меньше и меньше. Взрывы снарядов заставляли землю непрестанно дрожать. Казалось, сама земля, не замолкая, болезненно стонет.
Прицельно вести огонь в таких условиях было очень сложно, если вообще возможно. Выстрелив в танк, который сейчас проехал в начало колонны и собирался объехать горящую технику, подбил его. Танк намертво встал, но, в отличие от других подбитых танков, не загорелся и не задымился, а повернул в мою сторону башню, чуть поводил стволом и выстрелил. К счастью, по моему окопу он не попал. Снаряд ухнул метрах в пятидесяти левее. Из этого можно было сделать вывод, что моего точного места расположения экипаж танка не знает. И я ещё раз возблагодарил дождливую погоду, которая не давала возможности противнику заметить облака пыли после выстрела из ПТР и нанести более точный удар.
Окинув взглядом колонну и удостоверившись в том, что никто никуда не едет, оставаясь неподвижными целями, зарядил мосинку и перевёл взгляд на центр лесополосы. Вовремя. Я заметил, что враг уже успел перегруппироваться и сейчас полз с востока, то есть, со стороны Новска, в мою сторону. Как только я высунулся из своего окопа, коим служила воронка, по мне тут же открыли ураганный огонь.
Пришлось наказывать, и в течение десяти секунд я ранил или отправил на тот свет как минимум пять пехотинцев.
Моя точная стрельба дала неожиданный результат. Противник прервал наступление, развернулся и пополз восвояси в сторону низины.
Это меня удивило и озадачило, так как не такой уж и серьёзный урон я нанёс этой волне.
Протерев очки, сразу же посмотрел в небо. И в своём предположении не ошибся. На небосводе вновь светились две красные ракеты, запущенные противником из Троекуровска.
«Ага, ясно, опять сигнал своим подразделениям подают, — понял я. — Ну и ничего. До этого-то я артобстрел пережил и жив остался. Контузило, конечно, пару раз. А так руки-ноги целы и голова, хотя и кружится, и болит, но всё ещё на месте. Глядишь, и в этот раз переживу. Да и смысла паниковать нет. Ну, будет по мне артиллерия работать. Ну и что? Я же всё равно ничего изменить не могу. Да что там говорить, я даже сбежать не могу, вокруг немцы. Куда бежать-то? Тогда зачем нервничать понапрасну? Я буду тут, на своей позиции до последнего снаряда, последнего патрона. А как отстреляю весь боезапас, то тогда и буду думать, что делать. И если мне на роду написано умереть сегодня, то умру я в этой лесополосе, до последнего мгновения своей жизни отнимая жизни врагов. Мне терять уже было нечего, и сейчас меня не волновала ни артиллерия, ни кавалерия, ни смерть, ни жизнь. Сейчас меня волновало только одно — танки противника. Я сюда пришёл за ними, а потому именно их я сейчас и собирался уничтожать».
К ПТР осталось пять патронов, а в колонне целей ещё хоть отбавляй. Я понимал, что теперь, кроме меня, больше никто поразить бронетехнику не способен. Артиллеристы, выполнив свой долг, сделали всё, что могли. Другого же бойца с оружием, способным бороться с танками, в дивизии не было.
А потому не стал обращать внимания на отползающих пехотинцев, решив ими заняться, когда отстреляю все патроны из ПТР, если останусь жив.
Уже зная на практике, что противотанковое ружье, которым я работаю, неплохо берёт в борт даже современные, по этому времени, немецкие танки Т-3, ими и решил заняться.
Один из таких бронированных монстров, стоящий седьмым с начала колонны, решил, что самый умный. Он стал пробовать проехать, маневрируя между обочиной и кюветом и горящими остовами танков.
Но я решил, что это дело ему стоит прекратить. И нажав на спусковой крючок, отправил в него пулю.
Как всегда, когда я фокусировал зрение, время словно бы немного замедлялось, и сейчас я увидел, как мой мини-снаряд, преодолев положенное расстояние, влетел внутрь башни танка, разбрасывая металлические осколки и сея на своём пути смерть и разрушения.
Танк сразу же задымил, а судя по тому, что пробитие было ровно по центру корпуса, участь экипажа, скорее всего, была понятна и однозначна — все они уже были уничтожены. И свидетельством этого предположения было то, что никто из немецких танкистов люки подбитой машины не открывал и на свет белый вылезать не спешил.
Однако радость