проход среди подбитых машин, а затем вырваться из западни, то нашим воинам станет очень тяжело. Вести бой с танками и бронемашинами им придётся почти в упор, используя лишь противотанковые гранаты. А если учесть, что наступающих в разы больше, то и прикрытие танков пехотой будет существенным. Солдаты врага просто не дадут нашим бойцам кидать гранаты в бронированных монстров, оружейным огнём не давая им поднять головы. А в это время танки будут утюжить позиции защитников, сравнивая их с землёй. Следовательно, шансов удержать оборону после того, как колонны продолжат движение, абсолютно нет.
Понимая это и смотря на пистолет в моей руке, я старался найти ответ и разгадать этот ребус, не зная, что мне стоит предпринять.
Хорошенько всё обдумать и сделать правильный выбор мешала ещё очень болевшая голова. Она и до этого момента у меня буквально раскалывалась. Сейчас же, когда я чуть-чуть не поймал прямое попадание снаряда, она вообще словно бы взрывалась.
Аптечка, которая, возможно, могла бы помочь, находилась глубоко под завалом земли и веток или вообще была уничтожена и сейчас её клочья валяются в радиусе пятидесяти метров. В карманах же у меня никаких обезболивающих лекарств не было.
«Может быть, у немцев пошарить в загашниках? Глядишь, чего-нибудь да найдётся? Наверняка ведь в бой они шли, имея при себе медикаменты для первой помощи, — пронеслось в голове. Но эту мысль тут же затмила другая: — Не о том думаешь! Не о себе сейчас думать надо, а о деле! О боевых товарищах, о городе! Не затем же тебя судьба закинула в это время, чтобы ты прохлаждался и мародёрствовал в тот момент, когда идёт разгар боя».
С последней мыслью я согласен не был. Я вовсе не собирался заниматься мародерством. А собирался лишь немного забрать трофеев, так как имел полное на это право. «Что в бою взято, то свято». Не знаю, кто и когда придумал это, но судя по тому, что я знал и знаю, этот закон шёл ещё с древних времён и применялся всегда и везде.
«Да и к тому же, нет и не было у меня какой-то алчной, корыстной цели. Просто медикаменты», — вздохнул я, проскрежетав зубами.
В голове вновь пролетела мысль, что медикаменты — это сейчас не важно, а важно бить врага.
С этой мыслью я был согласен, вот только, чем я мог его бить-то? Кулаками мог, головой своей садовой мог, ну и из пистолета вполне мог пяток-другой немцев на тот свет отправить. Вот, собственно, и всё. У меня ведь не было ни самолетов, ни танков, ни ПТР, ни кавалерии, ни артиллерии.
— Так чем бить-то? — зарычал я, закрыв от боли глаза.
И это помогло. Уже через секунду мысли зацепились за что-то такое, о чём я только что подумал. И мне показалась, что я нашёл некий вариант ответа на заданный ранее вопрос. Вновь постарался восстановить ход предыдущего мыслительного процесса, и когда понял, что могу, но на самом деле упустил, и что я с большой долей вероятности могу сделать, то даже глаза открыл от изумления.
«Ну, а почему бы и нет? — спросил я себя, стараясь забыть о головной боли. — Почему бы мне не бить танки тем способом, от которого они точно будут гореть и взрываться?»
На обдумывание неимоверно дерзкого, сложного для выполнения, рискованного и, даже можно сказать, самоубийственного плана, у меня ушла ещё одна долгая секунда. И когда она истекла, я уже всё решил и точно знал, как и что я буду делать.
Твёрдо заявив себе:
— Я сделаю это! — осмотрелся по сторонам и… пополз.
Пополз на запад…
Отрицательное отступление, именно так я решил назвать свой манёвр. Другого, более адекватного названия, именно сейчас я точно придумать не мог. А так, вроде и отступление, а вроде бы и нет, ведь оно со знаком минус. Жесть, конечно. Но что делать⁈ Голова сейчас так болела, буквально раскалываясь, что уже сам факт, что я в таком состоянии хоть что-то смог придумать, вполне можно считать за счастье.
Не обращая внимания на обстрел, боль в голове и по всему телу, и лишь изредка инстинктивно прижимаясь к земле, стараясь срастись с ней, я полз через лесополосу в сторону реки.
А все потому, что в какой-то момент, вполне вероятно — в момент отчаянья, мне вспомнился немецкий наблюдатель. Вот сижу я на своей позиции в грязи и холоде. Вот стараюсь там выжить, уворачиваясь от осколков, снарядов и пуль. А в это время, этот неприятный тип сидит в относительном тепле и, попивая кофе да какао с чаем, наводит на меня снаряды весьма немаленького калибра. Точное число артиллерийских стволов врага я, конечно, не знал. Но небезосновательно предполагал, что их явно больше, чем один. Да что там один, судя по паузам между взрывами их там не менее трёх. А может, и больше.
«Тогда какого чёрта я тут в грязи и под дождём из снарядов, а он там в тепле?» — казалось бы, должен был стоять на повестке дня вопрос. Однако на самом деле, такой вопрос был лишь триггером. Именно воспоминание о наводчике и злость на него помогли выстроить в голове логическую цепочку. И когда она выстроилась, то в конце её я увидел ответ на тот — самый главный вопрос: «Как мне уничтожить немецкие танки?»
И ответом мне было: «Легко! С помощью артиллерии!»
Когда полностью осознал всю глубину этой сумасшедшей идеи, я даже вымолвить и слова бы не смог, если бы по какой-то причине собирался бы это сделать. Ведь, когда я пришёл к мысли об артиллерии, то имел в виду не наши пушки, а противника. Да по-другому и быть не могло. Наша артиллерия, судя по тому, что мне удалось увидеть, приняв бой — погибла. Поэтому сейчас на поле боя были только немецкие орудия. А значит, немецкие танки, мне нужно было уничтожить именно немецкими пушками, раз уж я так решил. И всё в моей логической цепи было вроде бы хорошо и, в общем-то, вполне логично.
Вот только был один небольшой нюанс. Вряд ли артиллеристы по своей воле захотят уничтожать свои же танки. И в этом была проблема, которую я должен буду решить, когда приползу к ним в гости.
Артиллерийская пушка, или гаубица, или что-то подобное, это не финка, пистолет, винтовка или автомат. Чтобы с ней сладить, одного желания мало. Там надо знать что и как делать.