на сидящую на алтаре статуэтку Дайничи Нераи.
Мама… Вырвавшееся из тишины мыслей слово не достигнет Савако. Той, что при виде сына, которому положено было быть в Мацумото, кинулась к нему, удивленная и растерянная.
— Ты давно приехал? Я б тебя встретила, если бы ты предупредил.
— …
Такая не ответил. Круглое лицо Савако осветила легкая улыбка облегчения. Ее сын… совсем взрослый.
— Прекрасно выглядишь.
У нее был задумчивый вид. А Такая только теперь, глядя сверху вниз на ее собранные в пучок волосы, понял, какой стал высокий. И удивился.
Он никогда раньше не замечал, что его мать такая миниатюрная…
Однако улыбка без всякого сомнения принадлежала Савако. Что-что, а улыбка не изменилась ни капельки. Та же самая улыбка, какую он маленьким мальчиком видел в саду, полном моховых роз.
— Как Мия поживает? Она же сейчас на втором году средней школы? Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что теперь старшая сестра?
Такая молча смотрел на Савако.
— Ну же, Такая, скажи что-нибудь.
Как мама произносит его имя… Лишь она может так говорить, никто больше так не скажет: более нежно, более мягко и…
— Такая?
Он сжал кулаки. Мальчик рядом с Савако дернул ее за рукав.
— Мам, кто это?
Савако наклонилась к сыну.
— Сюнскэ, этот молодой человек…
— Ты меня не знаешь.
Савако посмотрела на него застывшими глазами. Аяко и Кокуре не смогли сдержать удивления.
— Я просто прохожий. Мы не знакомы. Мы совсем не знаем друг друга.
— Такая…
— Ты порвала с нами все связи. Ты сама бросила нас.
— !
Слова сына больно отдались в груди.
Такая не верил идиотским фразам, которые выпаливал, но слова выскакивали сами собой.
— К чему ты весь этот шум подняла? Я сюда приехал не для того, чтобы с тобой повидаться. Ты ведь на самом деле злишься, а? Улыбаешься, а сама думаешь, какого черта я здесь делаю? Не хочешь смотреть на брошенного ребенка?
Аяко предостерегающе потянула его за руку, но…
— А все потому, что я — сын бездельника, который делал тебя такой несчастной! — выплюнул Такая и развернулся — скрыться, не оглядываясь, в потоке прохожих. Аяко пошла за ним.
Вклиниваясь в толпу, спешащую в противоположном направлении, Такая спиной чувствовал полный боли взгляд Савако.
Это он поднял шум.
Зачем он наговорил глупостей? Он ведь не винил ее…
Он не считал себя брошенным ею. Она достаточно натерпелась. Достаточно вынесла, поэтому он не обвинял ее в бегстве. Не ему ее судить.
Никто не может лишить ее права на счастье. Даже сын — плоть от плоти, кровь от крови.
«Я понимаю…»
Он понимал, так почему его прорвало?
«Какое я имел право обвинять ее?»
Скрестив ноги, Такая сидел на татами в главном здании храма и смотрел в потолок.
Он должен был обрадоваться, видя лицо матери счастливым. Чего еще может желать дитя, как не счастья своей маме?
«Я тупица».
Самый что ни на есть настоящий тупица, подумал Такая и глубоко вздохнул.
«А если бы я был Кагеторой?»
— Какая чудесная лунная ночь.
Удивленный, Такая обернулся на голос. Дверь скользнула в сторону, и на пороге появился Кокуре.
— Глянь, луна висит прямо над деревьями хурмы; приближается Сэндайский Фестиваль Ткачихи.[60]
Такая полоснул Кокуре яростным взглядом:
— Пришли мне проповеди читать?
— Кажется, ты занялся сюсокукан. Молодчина, молодчина. Смог немного пообщаться со своим внутренним миром?
— Можно подумать, я что-то такое могу проделать. Я вам не даоистский горный мудрец.
— Вот тут у тебя недостаточно веры в себя. Кажется, ты не осознаешь собственных сил, так?
— ?
Кокуре, тяжело ступая, подошел и сомкнул ладони перед Даиничи Нераи:
— Видишь ли, Сила Добродетели — это то, как мы зовем силу, которой пользуются пилигримы, чтобы совершить паломничество. Это дополнение к Силе Молитвы, божественная защита Будд. И сила Будд, и твоя сила, и сила всех измерений, сосредоточенных внутри, неразрывно связаны между собой; сила эта — сила Вселенной — действуя в равновесии, пробуждает великую Силу Божественного. Вот так, хоть ты не совершил ни единого паломничества, похоже, ты уже приобрел Силу Добродетели.
Такая сосредоточенно нахмурился.
— Может, поговорим о другом тебе? То существо несет великую Силу Добродетели и спит, скрытое глубоко в твоей душе. Если сможешь освободить силу, сможешь управлять ею, однако ты не выпускаешь ее.
— Я ее не держу! — зло возразил Такая. — Я пытаюсь освободить ее, но даже в критический момент ничего не выходит. Я не виноват! Это Кагетора не дает высвободить ее!
— Нет, это ты, Оги Такая!
Эти слова сильно ударили по Такае, заставив его осечься.
— Я делаю скидку на твою неопытность, но ты сам блокируешь собственные силы — потому что притворяешься чувствующим, отворачиваясь от своей души; потому что притворяешься понимающим, не понимая в действительности ничего! Потому-то ты и ранишь тех, кого не следует. Тот, кто в самом деле понимает, не станет так неосторожно причинять боль другим. Ты только притворяешься, что знаешь себя. На самом деле ты не знаешь ничего, вообще ничего!
— Так я просто ребенок! Так я ничего не смыслю, так что с того!
— Не желаю ничего слышать! Ты убежден, что знаешь себя, тем и доволен, потому и прощаешь себе неудачи. Ведешь себя, как избалованное дитя! Ты неверно истолковываешь себя — все больше и больше. Когда хорошо осознаешь свое я, понимаешь, что не так-то это легко — себя простить!
— Заткнитесь! — закричал Такая так, что по храму загуляло эхо. — Как, черт возьми, я могу знать?! Настоящий я или как… если б я знал, я бы… Какого дьявола, скажете, мне делать?!
Складка между бровями Кокуре разгладилась. Ему почудилось, Такая вложил и другое значение в свои слова.
— Говорите, Кагетора — это настоящий я? Что Кагетора носит личину Оги Такаи? Что я — это не я? Я не могу ничего вспомнить, как бы не старался!
Вы дали мне шанс…
— Я не могу быть заменой Кагеторы. Это немыслимо… не могу я на плечах тащить их четыреста лет!
— Молодой монах…
Передергивая плечами, Такая опустил голову. Кокуре смотрел на его сжатые кулаки. Новая встреча с матерью, должно быть, что-то сломала в нем; все, что кипело в душе, выплеснулось наружу.
— Потому что я… я не ее сын… — выдавил из себя Такая. — Я чужак, укравший тело ее сына. У перерожденных родители меняются раз за разом… и все идет себе, пока они не займут другое тело. Пускай родители и дают рождение своим, как они думают, детям…
— …
— Это мы предаем их. Это мы лжем им… —