— Лады! Погоди, карандаш найду… — отозвалась довольная бабенка.
Антон от лица всех поблагодарил бородача и попрощался с ним.
Группа приняла позу «вольно». К Игорю несмело подошли подружки сына — посмотреть подаренную книгу. И списать из нее адрес сайта креационистов.
Они робко глазели на него — такого великого и известного. И одна из них, темноглазая блондинка, Аля с крысой, очень напоминала Верочку. Или профессор опять ошибался?… Синдром Капгра… Будь он неладен…
Антон смеялся. Болтал, вспоминая подробности экскурсии. Впечатление у всех, кажется, осталось серьезное, несмотря на гогот.
— Нет, представляете! — хохотал сын. — У ла-тимерии брякнуть детям: вот ваша прапрапра-прабабушка! А рыбка-то, рыбка — ух! На полтора метра — и сушеная! А-бал-деть можно!
— Да-а! — подхватил чурбачок. — Представляете, латимерия — с пивом!
— Да-а-а! О-го-го — латимерия с пивом! А доисторический олень? Здоровый лось! Не, он даже не лось, он просто олень! И у него рога раза в два больше его самого!
— А тридцатиметровый скелет диплодока? — веселился чурбачок. — Вот такого бы подать в нашу столовую! Накормили бы всех студентов оптом, и аспирантов заодно!
— А пасть доисторической океанской акулы? — хохотал Антон. — Она метра на два раскрыта.
— Такая корову съесть может! — прокомментировал чурбачок.
Стоявшая теперь уже рядом с ним Голая Спинка, через минуту как бы переварив информацию, в безмерном удивлении вдруг спросила:
— А откуда же она в океане корову возьмет?!
Ответом ей был громовой хохот. Девушка с улитками смутилась, закраснелась до самых корней волос и уставилась в пол. Игорю стало ее жалко. Он подошел к ней:
— Вы дружите с Антоном?
Она вскинула на него большие глаза.
— Д-да… Немного…
— Тогда заходите к нам. Почему-то я вас никогда у нас не видел.
— Спасибо… — прошептала безмерно благодарная Голая Спинка.
Аля, девушка с крысой, глянула на подругу с откровенной завистью и что-то яростно прошипела любимице Бориске. Та удивилась непривычной интонации и вытаращила возмущенные красные глазки.
Потом все прошлись по залу с огромными бивнями и черепами, между скелетов индрикотериев. Возле стенда с чучелами выдры, белки и совы остановились.
— Кстати, чучел тут мало! — сказал чурбачок. — А вот в Дарвиновском музее — это да! Там одни чучела сплошные, всех-всех зверей. Можем как-нибудь и туда сходить.
Антон предложил сфотографироваться на фоне бивня мамонта. Все охотно согласились. Защелкали фотики. Голая Спинка и девушка с крысой тотчас вылезли на первый план, ревниво соперничая.
Игорь стоял в стороне. Почему у него нет ни одной фотографии Верочки?… И зачем он когда-то задумал построить свой мир без нее? Сотворение мира — Божий промысел.
— А Россия ведь действительно родина слонов! — вдруг объявил чурбачок. — Мамонтов у нас в мерзлоте находят. А мамонт, по сути, предок слона. Значит, Россия — родина слонов!
— Советский слон — самый толстый слон в мире! — радостно завопил в поддержку Антон.
Шалопай…
На улице тотчас началась игра в снежки. Снег был последний, уже слежавшийся, слабый, а потому легко поддающийся ладоням. Он остался еще только здесь, на окраине города, где зима задерживалась, как насморк, грозящий перейти в хронический.
— Какие теперь минусы? — смеялся сын, вылетая из дома без шапки. — Одни сплошные плюсы!
Игорь никогда не мог понять, отчего многие так любили эти снежки, запросто впадая в детство. И солдаты снежками кидаются, и студенты, и даже совсем взрослые, зрелые люди, далекие, казалось бы, от всяких развлечений…
Игорь всегда недолюбливал игру в снежки. Агрессивная она какая-то — кидаться в человека и почему-то считать, что это весело. Враждебная, недружелюбная и, главное, бессмысленная. Сколько ни кидайся — принципиального результата нет. Просто все швыряются друг в друга, пока не надоест. Тупизм, как говорит Сазонов.
Но профессор автоматически тоже бросил снежок в сына. Синдром толпы… Промахнулся… Что делать — не в форме, да и вообще, в меткости давно не тренировался. Вновь слепил и кинул в Антона. За компанию. Мимо…
Радостно визжала Голая Спинка. Аля, девушка с крысой, заботливо спрятала свою Бориску под пальто и тоже бросилась развлекаться.
Лазарев-старший никогда не мог кинуть снежок в спину — не по-джентльменски, не по-мужски.
Он нагнулся и хотел скатать новый комок, но… Что-то, как ракета, ударило в голову, так, что чуть не сбило шапку. Разогнулся. Чурбачок… Швырнул снежок в спину, стоило только отвернуться от него… Судя по всему, целил в голову. И попал… Хорошо так попал…
Игорь напрягся:
— О-ля-ля!
— Извините! — не слишком испуганно забормотал чурбачок. — Это я не в вас… Я ненароком, совсем случайно…
Вот до чего такие игры доводят… Никогда не нравились они профессору.
Он отошел к воротам. Уже толком не смотрел, как молодые там, сзади, кидаются. Дураки еще, залепят шальной снежок в какого-нибудь посетителя музея, которые вон тоже выходят и идут по улице… И может начаться скандал. Неизвестно, в кого попадут…
Неожиданно Лазарев оказался совершенно один.
Кругом разлеглись мартовские вальяжные снега, последние синие крупнопористые сугробы, не желающие сдаваться календарной весне. «Все врут календари…» И вообще, природа упрямо живет по старому, дореволюционному календарю, а люди — по новому. Любой сезон по-настоящему практически всегда начинается на две недели позже. Но все на свой лад, на свой аршин, по отдельности, особняком…
Вокруг профессора шли бурные собрания — заседали наглые вороны и митинговали бойкие воробьи. Протесты, демонстрации, выступления… Какие-то невразумительные лозунги… И кто здесь взял пример с кого — птицы с людей или наоборот?
Виски нехорошо поламывало.
— У меня давление, Гор, — жаловался на днях друг-приятель Сазонов. — То вверх, то вниз… Скачет козликом. Так плохо… Да, март прожить — не поле перейти.
В урне рылась какая-то тетка. Одета вроде нормально, в куртке, брюках и шапочке, только несколько пыльной. Худая. Наверное, ребра выпирают, рассеянно подумал профессор. Выражение лица — смесь крезанутости и злобы. Тетка копалась тощей рукой в урне, яростно выкидывала из нее мусор и кричала, будто сама себе, но громко, никого не стесняясь и совершенно серьезно озвучивая печальный факт, что никак не отроет в урне ничего сколь-нибудь съедобного:
— Все сами здесь съели! Ничего мне не оставили! Жадюги!
Завидев одинокого человека, изможденная тетка явно собралась броситься к нему. Сейчас будет просить червонец, подумал Лазарев. И пошел быстрее. А тетка выпалила ему вслед своим характерным сиплым голосом: