Читать интересную книгу Мать и мачеха - Григорий Свирский

Неясно было, правда, зачем "буржуазные классы" держали на своих полках Маркса и Бакунина! И даже малоизвестного тогда Сталина с его единственной работой "Вопросы ленинизма"... Окружающий мир был полон загадок, которые я, двадцатилетний парень, отгадывать и не пытался... Я был в своем Храме. В Храме не сомневаются. Верят молитвенно...

В 1931 году меня послали на библиотечные курсы -- завершать образование, а когда вернулся и стал заведовать библиотечным коллектором, изменилось время. Я это почувствовал сразу, хотя не знал, что позднее его назовут эпохой Большого террора. Из собирателя и хранителя книг я постепенно становился гонителем литературы и искусства, не осознавая этого в полной мере...

Впрочем, подобное было со мной и до сталинского террора. В клубе я впервые услышал стихи Николая Гумилева и Бальмонта, которые читали студенты. Тогда же мне объяснили, что стихи эти запрещенные, авторы их -- враги советской власти. Я разыскал книги "врагов" среди реквизированных изданий и унес домой, подальше от греха. И правильно сделал: библиотекарей, которые не изымали "врагов", выгоняли немедленно...

В тридцатых годах шли тем же путем, только с ускорением. Под горку...

Почти ежедневно в городские библиотеки поступали списки "врагов народа", книги и статьи которых надо было сжигать по акту. В котельных. Или отгружать для уничтожения... По какому принципу изымают книги и убивают авторов, понять было невозможно. Уцелеть удавалось лишь тому, кто слепо выполнял эти указания НКВД. Да и как можно понять принцип искоренения? Вначале под нож шли произведения революционеров. Старой ленинской гвардии. Вчера, скажем, изымали брошюры и статьи Скрыпника, сегодня привезли новый список. Злейшие враги, оказывается, Петровский, Коссиор, Любченко, Чубарь, Затонский. Почти вся власть Украины... Месяц назад директором Политиздата Украины был назначен Иван Кулик, писатель, дипломат, бывший комиссар гражданской войны, затем посол в Канаде, а сегодня мы ползаем по полкам, как тараканы, ищем в полном ошалении книги Ивана Кулика, шпиона, диверсанта, отравителя-мучителя. Голова кругом идет.

А самые известные украинские писатели, ну, просто все, как на подбор, шпионы злейшие. Досвитный, Микитенко, Микола Кулиш, Иван Крушельницкий -сожгли почти всех до одного!..

А что ни день -- приходят проверяющие. Из органов. Из разных комитетов, в руках папочки со свежими списками. Шарят по полкам. Нашли у меня томик Бунина -- строго предупредили. "В Сибирь захотел?!" Какое счастье, что я унес домой Замятина, Мережковского и Зинаиду Гиппиус, а то бы точно загремел...

Сменялись дни -- сменялись списки "врагов". Вот уже взрывоопасны Бруно Ясенский, Дос-Пассос, Михаил Кольцов, Иван Катаев, В. Киршон... Библиотека становилась заминированным полем. Шаришь по полкам и не знаешь, на чем подорвешься... Хоть закрывай библиотеку!

Полки, правда, пустыми не оставались. Ликвидировали классику, уничтожили книги по истории России: Ключевского, Соловьева, Карамзина, гордость российской историографии, заполнили Кратким курсом истории партии, целая стенка была отведена для Краткого курса и подобных книг. А потом пошли вагонами "Поднятая целина" Михаила Шолохова, "Кавалер Золотой Звезды" Бабаевского и прочая подобная макулатура, воспевающая счастливую жизнь крестьянства в дни голода и насилия над крестьянством...

Страшная судьба ждала еврейскую литературу: кто из писателей на идиш не попал во враги народа, тот угодил в безродные космополиты. В конце концов все книги на языке идиш отвезли для уничтожения. На всякий случай. Тем более что молодежь уже не знала идиш, зачем ей литература на незнакомом языке? В огонь ее!

Уничтожение книг не прекратилось и после смерти Сталина. Объявили, что сталинская концепция обострения классовой борьбы по мере победы социализма неверна, но тут же разъяснили, что "детанта" в области идеологии никогда не будет. В идеологии по-прежнему все обостряется. Библиотекари снова зашагали по острию ножа. Инквизиторы из Главлита шарили и шарили по нашим полкам.

Появились новые черные списки. Владимир Войнович, Александр Галич и Григорий Свирский, изгнанные из СССР "по израильскому вызову...", Виктор Некрасов, Владимир Максимов... Чужие глаза шарили и шарили по нашим полкам, и мы, библиотекари, по-прежнему не могли отойти от страха. Привычного страха...

2. "...КАЖДЫЙ ПОЭТ -- ЖИД!"

Полноте, скажете вы. Что за преувеличение? Ну, сказала это некогда известная поэтесса, что ж из того! Поэты имеют право на гиперболу. Но не историки и библиотекари, занявшиеся историческими исследованиями.

Это правильно. Тем не менее в лихие времена изъятий книг и газет мне постоянно вспоминалась эта строчка Марины Цветаевой. Она была как бы из моей жизни, моего личного опыта. Судите сами.

В войну я был штабным шифровальщиком. Первые же шифровки военных лет потребовали уничтожить коды, чтоб они не попали к немцам. Мы отступали. На Тернополь. У Подволочиска нам устроили бойню, после нее две армии, 6-ю и 12-ю, объединили в одну, под командованием генерал-майора Понеделина. Немецкие снаряды падали уже в расположение штаба, и нас, штабных офицеров, присоединили к батальону охраны, который пошел на прорыв немецкого кольца... Тех, кто выжил после прорыва, погрузили на машины, идущие на восток. Машины шли с немцами наперегонки... Мы отстреливались и снова мчали на восток. После очередной перестрелки прыгнул на отходивший грузовик, который вечером влился в колонну автомашин с брезентовым верхом. Когда остановились, услышал вдруг голос шофера передней машины: "Ганс, айн минут!" Оказалось, в темноте мы присоединились к колонне наступающей немецкой пехоты...

Надо ли пояснять, что теперь мы отступали на своих двоих. Бежали кто как мог. Вначале небольшой группой. Затем поодиночке... Добрел до речки и стал не пить, а, как загнанная собака, лакать воду.

Без пищи и компаса далеко не уйдешь. Рыскаю по огородам, чтобы подкормиться сырыми овощами. Наткнулся на группку женщин, снующих возле молотилки. Какой-то парень в гимнастерке без петлиц предложил присоединиться к ним: "Куда ты идешь? Дадим тебе бабу, на выбор, перезимуешь лето... Там, гляди, и война кончится..." Перспектива заманчивая, но мне не подходит категорически.. .

Я шел и шел, прячась от проносившихся машин с брезентовым верхом. У меня выросла уж солидная крестьянская борода. Лицо немытое, красное от солнца, огрубелое. Теперь я мало выделялся своей семитской наружностью, однако в руки полицаев попал. Затолкали в погреб, где было битком набито красноармейцев. Кто в гимнастерке, кто в гражданском, кто вообще в нижнем белье. Оказалось, это кубанские казаки, которые у Черкасс переплыли к немцам. Один из них сказал насмешливо: "А ты, мабуть, не жид?" Естественно, я обещал набить ему морду за напраслину, повторял заученную мною легенду о том, что я железнодорожник из Харькова. Застрял на станции Клепарув, где бомбили состав, ныне пробираюсь домой... Тысячи приключений пережито мною.

Одни конвоиры били прикладом, другие, напротив, приносили в сарай, в который заперли, охапку сена. Чтоб спать помягче... Я дважды бежал и дважды попадался. Решил, что наступил мой конец, когда звероподобный рыжий ефрейтор, ударив меня, подвел к офицеру, доложил ему: "Эр ист гешвимен дем Йарден" (мол, переплыл через Днепр). Немцы почему-то Днепр называли Йарден. Почему для них Днепр был Иорданом, выяснять было недосуг...

Ночью несколько раз открывалась дверь, шарили фонариком, проверяли, на месте ли пленные... Утром меня ведут к другому офицеру, солдат-конвоир поглядел на мои кирзовые сапоги и воскликнул: "О, зелнерше штиффель!" (О, солдатские сапоги!). Надо ли говорить, что при первой возможности я обменял их на парусиновые туфли... Но офицеру конвоир своей догадки не высказал, тот был и без того раздражен. Спросил меня: "Карабинер?" Я не знал тогда, что такое карабинер, но понял, что за этим таится для меня что-то нехорошее, ответил: "Нет!"

Однако это мне не помогло. Меня снова заперли в сарае, из которого вывели какого-то человека и тут же расстреляли. В сарае полно людей. Колхозники, перегонявшие скот, чтоб он не попал к немцам, солдаты и офицеры в крестьянской одежде, пробиравшиеся к своим. Никто не спит, прислушиваясь к малейшему шороху.

Двое солдат бесшумно разбирают соломенную крышу, я стал им помогать. Но кто-то, невидимый в полумраке, сказал, чтоб мы "кончили это дело..."

-- Вы убегете, а нас застрелят... Сидайте, кому говорят, а то кликну часового!

На следующий день нас уже не кормят, чего-то ждут. Наконец выводят и присоединяют к большому этапу, который гонят весь день, а к вечеру загоняют во двор сахарного завода, где из походной кухни разливают бурду. У кого была консервная банка, тот поел, у кого не было, остался несолоно хлебавши. На ночь загнали в помещение, где на полу слой разжиженной массы из сахарной свеклы. Она скользкая, на ней трудно устоять, а когда она согрелась, распарилась от избытка тел, многие стали падать в обморок. Утром всех мужчин загнали в товарный вагон и привезли на станцию Умань, в мой родной город.