Разумеется, Лили ничего не слышала. Она шла, стараясь ступать как можно тише, словно собиралась застать кого-то врасплох. Ее бескровные губы кривились в улыбке, горькой – и в то же время шутовской.
Я уже говорил и теперь хочу только повторить: зрелище было душераздирающим и совершенно не походило на обычные уличные сценки.
Лили ушла недалеко. Остановившись у первого же дерева, оказавшегося у нее на пути, она утомленно прислонилась к шершавому стволу.
Затем, держась за дерево руками, женщина быстро обошла его кругом.
Глаза ее горели безумным огнем: казалось, Лили не сомневалась, что найдет за этим деревом свою дочь.
Убедившись, что за деревом никого нет, женщина медленно покачала головой и отправилась к следующему дереву.
Воцарилась тишина. Многие плакали.
И за вторым деревом – никого. Отерев пот со лба, Лили дрожащим голосом позвала:
– Жюстина, доченька моя!
И не теряя надежды, поспешила к третьему дереву. Она шла и со слезами в голосе говорила:
– Ну послушай меня, Жюстина, я не хочу больше играть… ты же всегда жалеешь меня, когда мне плохо.
Возле третьего дерева стоял смуглолицый мужчина. Те, кто внимательно наблюдал за Лили, теперь заметили, что бородач был еще более бледен, чем несчастная женщина; словно зачарованный, этот человек неотрывно смотрел на Глорьетту.
При приближении молодой женщины он шаг за шагом начал отступать, по-прежнему не спуская с нее пристального взгляда.
Лили приблизилась к дереву и обогнула его; тут силы покинули ее, и она медленно опустилась на траву, продолжая твердить:
– Я больше не хочу играть, я больше не хочу играть… Ах! Как я страдаю!
В эту минуту сквозь толпу пушечным ядром вновь пролетел Медор. Пот градом катился по его лицу.
Он бросился на смуглокожего мужчину, растерянно смотревшего на Лили, яростно схватил его за шиворот и заорал:
– Это он! Сторож узнал его! Этот тип разговаривал с похитительницей детей! Если никто не поможет мне арестовать его, я сам это сделаю!
VIII
ТОЛПА
Настоящее имя Медора было Клод Морен. Нельзя сказать, чтобы он им особенно гордился; прозвище же было дано ему начальником приюта для найденышей.
Медор был превосходной пастушеской собакой; скорей всего, он просто не был способен ни к чему другому. У матушки Нобле он получал пятнадцать су в день и бесплатный завтрак. По вечерам Медор трудился у себя в комнате, зарабатывая еще пять су тем, что прокалывал дырки в ремнях. Эти деньги шли на оплату жилища. Точнее будет сказать, что платил он только за землю, на которой стоял дом, комната же, находившаяся под самой крышей, на седьмом этаже здания по улице Моро, была собственностью Медора.
Когда-то этот дом принадлежал дирекции конюшен Национальных Арен, где Медор служил подметальщиком. Он был на хорошем счету у начальства, и когда стены расположенной под самой крышей каморки окончательно обветшали, ее предоставили в полное распоряжение Медора; он привел комнатку в порядок, отремонтировал стены, залатал дыры в потолке, вычистил и обставил крохотное помещение; как всякий домовладелец и солидный человек, имеющий собственность, он дорожил своим жилищем и всем своим маленьким хозяйством.
Когда в присутствии Медора начинали обсуждать проекты улучшения городской планировки и толковать о сносе старых, обветшавших домов, он мгновенно хмурился, поскольку боялся, что его жилище будет разрушено.
Он был привязан только к своей комнатке и никогда никому не улыбался, кроме Королевы-Малютки.
Когда кто-то вспомнил о незнакомой женщине, любезно предложившей покрутить веревку, Медора внезапно осенило. Разумеется, тонкого наблюдателя из него бы не вышло, но, как у хорошего сторожевого пса, у него был отличный нюх; в ту минуту, когда Медор бросился бежать, рассекая толпу, он был уверен, что напал на след похитительницы детей.
По мере того, как в памяти Медора всплывали черты той женщины, таинственная старуха казалась ему все более и более подозрительной. Разумеется, Медор не знал, что можно «сделать себе лицо», но неестественный цвет мучнистой кожи, слишком резкие морщины, словом, все, что можно было заметить из-под чепчика этой особы, виделось ему теперь гораздо более отчетливо, чем тогда, когда странная женщина стояла рядом с детьми.
В голову Медору пришла оригинальная мысль. Сторожа могли не обратить внимания на ребенка, но столь карикатурная особа не могла проскользнуть незамеченной.
Он быстро обежал все ворота, на ходу спрашивая каждого встречного, не видел ли он девочку, хорошенькую, как куколка, с длинными кудрями, выбивавшимися из-под шапочки; этого ангелочка вела за руку старуха в чепце с синей вуалью.
Вопросы Медора долго оставались без ответа; наконец, возле маленькой калитки, выходящей на улицу Кювье, как раз за зданием дирекции парка, бравый сторож принялся хохотать, услышав первые же слова Медора, которые тот повторял, как заученный урок.
– Вот уж действительно странная особа, – сквозь смех проговорил сторож, – а уж как она пичкала малышку печеньем, это надо было видеть!
Медор замер, с трудом переводя дыхание.
– Куда они направились? – спросил он.
– Они сели в проезжавший мимо фиакр, и тот рысью помчался к площади Сен-Виктор… И что самое смешное, им здорово помог один штатский, такой хорошо одетый господин в тонкой сорочке, смуглый, как мулат, с черной седеющей бородой. Взглянув на ребенка, он было попытался преградить им дорогу, но старушенция быстро поставила его на место, да еще так вызывающе вскинула руку, презрительно помахав ею перед его носом! Дамочка словно хотела сказать: верните-ка лучше свой должок, голубчик! И, ясное дело, господин мгновенно раскошелился: я, во всяком случае, думаю, что если бы не он, особе в чепце нечем было бы заплатить за фиакр.
И сторож, не переставая смеяться, повернулся к Медору спиной, продолжая восклицать:
– Бывают же шутники!
Медор в раздумье топтался на месте. У него не было ни единого шанса догнать фиакр. Как узнать, в какую сторону он направился, выехав с улицы Кювье? Медор встрепенулся и бросился назад, в рощу, – посоветоваться.
Добежав до площадки, Медор огляделся – и первым, кого он увидел, был смуглокожий мужчина, который не сводил завороженных глаз с Лили.
Внешность этого человека в точности соответствовала описанию, данному сторожем; Медор, пылая благородным гневом, с разбегу бросился на бородача и вцепился в него, как коршун в добычу.
Мужчина даже не подумал сопротивляться. Краска прихлынула к его лицу; он удивленно и даже с некоторой застенчивостью взирал на толпу.
Толпа, слава Богу, не оставила этот взгляд без внимания. Новая коллизия чрезвычайно понравилась ей. Теперь заурядное происшествие превращалось в подлинную драму, и возбужденных зрителей буквально лихорадило от любопытства.