над ними.
Но и в крае, управляемом Бруховецким, и после возвращения
его из Москвы, как до его поездки туда, не было внутреннего
довольства. Ненависть к гетману росла по мере утверждения его
74
власти. В обращении с подчиненными он стал теперь груб, надменен. Приход к нему тяжек, - говорили про него козаки. Лукав
он был и лжив; ни в чем нельзя было на него положиться, никак
невозможно было к нему примениться: сегодня он к человеку добр
и милостив, а завтра придерется, поколотит, закует в кандалы, забьет в колодки, или, что казалось всего страшнее, в Москву
зашлет. Козакам не нравилось до омерзения и его боярство, и
возведение в дворянское достоинство старшин и полковников. <У
нас - твердили они - с предков бояр и дворян не бывало, все
мы равны, а он заводит новый образец, и вольности наши от нас
отходят>. Недовольство против, гетмана питалось и поддерживалось
.поборами, а их тягость увеличивалась от наглости и алчности
доверенных от гетмана особ. В некоторых местах недовольные
говорили: <убежим в Запорожье; за нами из разных городов и
местечек стекутся люди в Запорожье, а оттуда пойдем все на гетмана
и скинем его с гетманства>. Еще не успели в Малороссию
съехаться все воеводы с ратными людьми, а уже неприязнь и к ним
стала высказываться голосно. Козаки называли великороссиян
злодеями и жидами; полковники, рассердившись, не стеснялись
перед великороссийскими начальными людьми и говорили такие
угрожающие слова: <вот козаки заведут гиль (мятеж) и вас всех
отсюда погонят>. Те козацкие старшины, которые получили
дворянское достоинство, не только не смели чваниться им, но должны
были, притворяться перед козацкою громадою, что не дорожат но-
воприобретенным саном. Переяславский полковник Ермолаенко
твердил: <мне дворянство не надобно; я по-старому козак>.
Замечал он, что пожалованный ему Домонтов приносит мало доходу, но при этом прибавлял: мне взять с них нечего, да мне и не
надо: у нас с предков того не повелось, чтоб жаловали нам
владенья. Этот человек перед воеводою Переяславским Вердеревским
упрекал гетмана за корыстолюбие, жаловался, что из ратуши ему
надобно все доставлять, что он прикажет. Но сам полковник не
изъят был от жадности. По известию Вердеревского, во всем
Переяславском полку ему и его полковым старшинам, шла десятая
рыба с рыбных промышленников, а из ратуши, по всяк день, вино, пиво, мед и всякий харч. Вердеревский доносил, что
замечает в переяславском’полковнике признаки шатости,-а
Ермолаенко Бруховецкому писал доносы и на переяславцев, и на
Вердеревского. Гетман перед царским дьякОхМ Евстратом Фроловым
так описывал вообще малороссиян: <Мне Ермолаенко доносит, что
в Перёяславе выростает злой умысел на смуту от каких-то
своевольных людей, которые до бунтов и до шарпанины охочи, работать и землю пахать и собою жить ленивы, а это все идет из
Запорожья. Я.крепко тому’запобегаю, чтоб огонь далее не
разгорелся, но уразумеваю, что такие голоса проявляют козаки оттого, 75
что видят в малороссийских городах при воеводах малолюдствие.
Пусть бы великий государь указал в наших городах ратных людей
прибавить. А то ведь люди у нас худоумные и непостоянные, один какой-нибудь плевосеятель возмутит многими тысячами; хотя
сами сгинут, а до лиха дойдут и успокоивать их будет трудно
затем, что неприятель под боком, да и запорожцы стоют
неприятеля! Они желательны, как бы добрых людей разорять и, на-
шарпався чужих набытков (награбивши чужого достояния), всякому бы старшинство доступить; а на Запорожье ныне боле
заднепрян. Да и с духовенства не всякому надобно доверять; горазды они ссорить и возмущать от латинской своей науки, коли
на кого нелюбие положат>.
Верно понимал Бруховецкий действительное положение
малороссийской общественной жизни своего времени. Теперь перед
великорэссиянином обличал он тот коварный путь, по которому
прошедши, достиг сам верховной власти в малороссийском крае.
Воеводы, назначенные в малороссийские города, приходили с
небольшим числом ратных: с миргородским воеводою пришло
всего 30 человек. Бруховецкий жаловался на это, не находил удобным
тдкже и то, что воеводы, миргородский, лубенский и прилуцкий, приехали без семейств и тем самым как будто показывали, что-
прибыли на короткое время, налегке. <А было бы хорошо>, -
замечал Бруховецкий в своей грамоте к царю - <если бы они
приехали с семьями и со всем домоводством. Тогда жители
здешние, видя на всем воеводстве их целое житье, от того
лучше-крепились бы и в отчаянье не приходили>.
В конце мая Бруховецкий выслал полковников -
черниговского Демка Многогрешного и стародубского Леска Остренина к
Гомелю против польского полковника Мурашки, который то и дело
что беспокоил северные пределы Малороссии. За ними вслед
гетман велел отправиться Дмитрашке Райчехс своими хоругвями во-
лоского товарищества; туда же направил Бруховецкий пехотные
сборные сотни, которые самовольно столпились на пограничьи
Украины со стороны Запорожья: гетман опасался, чтоб эти
своевольцы, искавшие вообще какого-нибудь удалого подвига, ста-
кавшись с запорожцами, не затеяли произвести беспорядков в
Малороссии, а потому поспешил дать им занятие по их нраву.
Вдруг в июне месяце явился к гетману царский гонец с указом
прекратить военные действия против Польши и никаких задоров
и зацепок с поляками не чинить.
В Белоруссии, в селе Андрусове, происходили съезды
уполномоченных со стороны Польши и России с целью заключить
1 Он, как видно, не был прежде отправлен в заднепровскую Украину
по приказанию малороссийского Приказа, вероятно после отмененному.
76
мир. Еще в 1664 году, после похода короля под Глухов, начались
попытки к установлению мира. Летом этого года съезжались послы
двух воюющих держав в местечке Дуровиче, ничего не
постановили и разошлись. Ограничились тогда только восьмимесячным
перемирием и назначили съехаться снова на следующий год в
июле. Заключение полного мира сразу оказалось и тогда-
невозможным: поляки презирали московскую силу, были охмелены
славою своих успехов и не хотели мириться иначе, как возвратив
себе все, что в несчастных обстоятельствах должны были
потерять. Сношения о мире с Москвою начались потом снова не ранее
весны 1666 года. Теперь поляки должны были сделаться несколько
податливее, так как у них вспыхнуло междоусобие короля с Лю-
бомирским. Замечательно, что Любомирский, тот самый, который
одержал вместе с Чарнецким чудновскую победу над
Шереметевым и русскими войсками^ теперь искал союза с московским
царем против польского короля и предлагал своего сына в службу
царю московскому в тех видах, что московский государь даст ему
в Украине два города с обязательством защищать край против
татар и поляков. Из такой попытки не вышло ничего, но это
обстоятельство показывает, что московская сторона поставлена
была гораздо лучше, чем прошлый год. К сожалению, вести дело
примирения с Польшею поручено было царскому любимцу
Афанасию Лаврентьевичу Ордыну-Нащокину с товарищами Богданом
Нащокиным и дьяком Григорьем Богдановым. Ордын-Нащокин
принадлежал к тем немногим московским людям, которые
несколько окропились брызгами западной образованности. Ордын-
Нащокин отличался расположением к полякам и готов был
уступить Польше многое, если не все, чего требовали поляки. Он
Козаков ненавидел и презирал. О достоинстве собственного народа
Нащокин имел такое неуважительное мнение, что считал большим
благодеянием для России иметь в войске польских пленников на
службе, признавая польских воинов достойнее русских. Притом
он находился под влиянием благочестия; ему претила война
христианских народов между собою; желанною его целью было
когда-нибудь устроить союз христианских держав против мусульман.
Царь Алексей Михайлович хотя был лично дружен с этим
человеком, но во взглядах своих не совсем с ним сходился.
Благочестивый православный царь ставил себе идеалом независимое
торжествующее ‘ положение православной Церкви; он не желал
сдаваться на уступки полякам, опасаясь именно того, чтобы