и наметил дома. На ферме Пентекостов было написано только одно имя – его. Оно выглядело каким-то беззащитным, одним махом его запросто можно было бы стереть.
Вглядевшись, я понял, почему он бросил карандаш. Сначала необходимо было оценить степень ущерба, нанесенного пожаром Салломскому лесу. Лес уже давно нуждался в изучении и оценке, как и ясеневая роща и тропа, ведущая от фермы Бисли наверх, в горы.
Тропа появилась здесь вместе с первыми поселениями. В плохую погоду народ пробирался по ней через Долину до того, как здесь проложили асфальтовую дорогу. Тропу постепенно размывало, так что она то появлялась, то исчезала, напоминая шов на разорванном полотне. Каждый год тропа разрушалась чуть сильнее, и Старик приходил туда и смотрел, что произошло, а потом отмечал изменения на карте.
Тропа уже так давно распалась на отдельные участки, что каждый из них уже получил отдельное название. Над Салломским лесом проходил Высокий Путь, дальше, над фермой Бисли, она уже называлась Свиная Голова, а потом это была просто Дорога Мертвецов, и она на много миль уходила в пустоши.
Вообще-то назвать эту тропу дорогой было бы искажением смысла. Это была не более чем выкошенная полоса в вересках шириной с гроб — такова была уступка, предоставленная Деннингами и указанная в документе, выставленном в Браунли Холл. Как правило, она либо зарастала травой, либо была погребена под снегом. Но однажды, рассказывал Старик, ее использовали прямо по назначению. Дело в том, что Святого Михаила во время наводнений постоянно заливала вода, какие бы баррикады ни возводились, чтобы преградить путь реке. И когда вода прорвалась к церкви и затопила погост, мертвецов пришлось переносить на другой край пустоши, в монастырскую деревню в Вайрсдейле, где церковь была построена на холме и земля, отведенная для захоронений, всегда оставалась сухой. Прогулка в шесть миль даже по равнине – дело непростое, а уж нести труп через пустоши означало передвижение по крутым склонам и участкам черных торфяных болот. Старик поведал мне, что были случаи, когда гробы переворачивались и падали в буераки, раскрывались, и трупы выкатывались, обмякшие, как тряпичные куклы, или же попадали в трясину и тонули, в результате потерянные безвозвратно, а ближайший сухой клочок земли в этом случае мостили булыжником, и это служило покойникам надгробным памятником.
Если волею судьбы возникала необходимость воспользоваться Дорогой Мертвецов, выходить приходилось рано утром, чтобы попасть в Вайрсдейл и вернуться в один и тот же день. Иногда это удавалось, но нередко бывало, что погода внезапно портилась, и так резко, что гроб где-нибудь оставляли и потом за ним возвращались.
– Это правда? – спросил тогда я. Мне не нравилась идея оставлять кого-то одного в пустошах, пусть даже мертвого.
Старик осенил сердце крестным знамением, как делал всякий раз, когда я задавал ему этот вопрос.
– А как же, – ответил он. – Устраивали что-то вроде укрытия под глыбой торфа и прикрывали сверху вереском, сверху насыпали груду камней, чтобы не забыть, где оставили. Я ведь, должно быть, рассказывал тебе про Стэнли Клифтона, Джонни-паренек.
– Нет.
– Он был еще маленький, примерно твоего возраста. Так вышло, что ему кроеной расплющило голову, – начал Старик и изобразил, что произошло, растянув щеки руками в противоположные стороны и цокая языком. – Это произошло как раз, когда после Бури пошли наводнения одно за другим, – объяснил он. – Ты ведь видел фотографии?
– Видел.
Фотографии висели на стене в «Пастушьем Посохе» по соседству с засиженными мухами натюрмортами и изображениями спаниелей – выцветшие черно-белые снимки дороги, залитой водой настолько, что можно было проплыть на лодке, а надгробья на кладбище выглядели так, будто они плавали, как сторожевые буи. Клифтоны прошли пешком около часа, а потом налетела туча, и дождь полил как из ведра. Им ничего не оставалось, как бросить Стенлии вернуться в Андерклаф.
– А когда они вернулись на следующий день, – сказала Старик, закуривая, – гроб был пустой.
– Пустой?
– Ага.
– А куда же девался Стенли?
– Окаянный его забрал, кто же еще.
– Забрал куда?
– А кто ж знает? – отозвался Старик. – Мальца так и не нашли.
– Это точно правда?
– Ты что, не веришь, что Дьявол как раз там и обретается?
Он поднялся и направился к вешалке у двери, где висело его пальто – крепкая такая вещь из ткани в елочку, – которое он надевал, когда отправлялся в «Пастуший посох». Он пошарил во внутреннем кармане, извлек оттуда коробку из-под табака и протянул мне. Надпись была сильно поцарапана, крышку держала резинка.
– Ну-ка, Джонни-паренек, – сказал он, усаживаясь и стряхивая столбик пепла в чашку. – Открой.
– Я не курю, – возразил я.
– Да нет там курева, дурень ты такой, – сказал Старик. – Открывай.
Внутри лежал листок папиросной бумаги, засаленный и покрытый плесенью.
– Я нашел это, когда был в твоем возрасте, Джонни-паренек, – сказал он.
– Что это?
– Погляди.
Под бумагой оказалась маленькая черная ладошка, размером с младенческую ручку, скрюченная, как сгоревший паук.
– Совсем крошечная, – сказал я.
Но было кое-что еще, на что я вначале не обратил внимания.
– Посчитай-ка пальцы, Джонни-паренек, – сказал Старик.
Их было шесть.
&
Пока мы дожидались Кэт, Отец с мотком бечевки и складным ножом направился к холмам.
– Может быть, это подождет, Отец? – окликнул я его из «Лэнд Ровера». Он отмахнулся.
Муха рванулась за ним – инстинкт подсказывал ей, что он сегодня не склоне ее ругать.
Он тоже плохо спал, и когда Кэт, запутавшись в простынях, разбудила меня, я услышал, как он ходит по двору, заходит в хлев к барану, что-то пилит в мастерской, потом отбивает молотком заклинившую деталь в каком-то механизме, и она со звяканьем падает на пол. А теперь вот, при дневном свете, он обнаружил сломанную перекладину в ограде, которую необходимо было починить.
Я смотрел, как он поднимается наверх через куриный дворик. Птицы бросились врассыпную – Муха напугала их, – и, злобно кудахча, они принялись хлопать крыльями. Крутой уклон давался ему с некоторым трудом, видел я, и мне подумалось, что рано или поздно Отца настигнет старость. По-другому не бывает. Он пока еще способен переносить такие тяжести, какие мне едва удавалось поднять, и мог проходить немалые расстояния, но придет время, и, чтобы выбить его из седла, достаточно будет подвернувшейся лодыжки или непрекращающегося кашля, а тогда забота о ферме ляжет на других. Дайеры и Бисли сделают, что смогут, но у них свои заботы, к тому же Анжела, Лорел и Билл тоже стареют. Миновав кустарник, он добрался до ограды и попытался подтянуться. Это не слишком ему удалось: на крутом склоне, где кончалась принадлежащая ферме земля, изгородь и ворота были построены на буграх и в ямах, и, шаткие, они гнулись под ветром то в одну сторону, то в другую. Штормы обрушивались на холмы со страшной силой, чахлые дубы здесь росли согбенными, завихряясь в воронки у самой земли.