распухшей груди, малокровии и кровоточащих сосках.
Пока все болтали и смеялись, Грейс молча сидела за столом. Ее явно смущала поднятая вокруг Кэт суета, и она уворачивалась от поцелуев, когда во всеобщем излиянии чувств кто-то случайно приближался к ней. Но я понимал, что Грейс больше злится на себя, чем на других. Она догадалась, что Кэт беременна, и выболтала свои предположения, не подумав, а теперь расстроилась, что не смогла оставить свои наблюдения при себе. На самом-то деле она собиралась спросить об этом Кэт наедине и разделить с ней радостный момент.
Наверно, Лорел была права насчет ее возраста. Ребенок вырастал, превращаясь в некое агрессивное существо. Это существо ломало и разбивало предметы и попадало в неприятности или выдавало тайны, потому что от этого было больно. Она была одинока и измучена скукой своей жизни. Вполне естественно, что она взбрыкнула. Все дети временами начинают буянить. Даже у Адама, когда он был поменьше, случались такие моменты. Он вдруг начинал кусаться и царапаться без всякой видимой причины. Иногда обращал свою ярость против себя.
Конечно, таким способом он просто привлекал к себе внимание. Посмотри, что я сделал. А теперь спроси меня почему.
Так и с Грейс. Лиз и Анжела всегда были заняты на ферме, а Джефф, хотя он уже не сидел в тюрьме, по-прежнему чаще отсутствовал, чем бывал дома.
И потому она взяла молоток и расколотила зеркало в спальне. Она не хотела в очередной раз увидеть, что ее присутствие замечает только ее собственное отражение.
– Давай, бестолочь, – сказала Лиз и махнула рукой, чтобы Грейс поторопилась – нужно было догнать Анжелу, Лорел и Кэт, которые уже шли по дорожке через кладбище.
Грейс как-то нескладно пошла вперед, оттягивая воротник черного пальто и растирая ноги в тех местах, где ремешки туфель врезались в кожу. У покой-ничьих ворот Лиз схватила ее за локоть и дернула, так что Грейс вскрикнула и метнулась мимо Анжелы, которая уже ждала их у дверей церкви. Лиз взошла на крыльцо, воздевая руки, и Анжела, взяв невестку за обе щеки, расцеловала ее. Они конечно же вспоминали о похоронах Джима. Пирог-то за упокой души Старика они вчера съели, но я сильно сомневался, что они когда-нибудь простят его за то, что он тогда подпортил им поминки.
Весь день он потягивал виски и слишком громко смеялся собственным шуткам. Когда пришли девушки со скотобойни, он завел с ними разговоры и уговорил их выпить с ним несколько стаканов, а взамен спел все самые грязные песни, какие только знал. Отец и Билл попытались увести его в зал, но он отказался, а когда Джефф положил ему руку на плечи и предложил выйти немного прогуляться, он замахнулся на него. Лорел, думая, что он вспомнил бабушку Алису, предложила пойти вместе с ним на ее могилу, но он так ясно сказал, куда ей следует отправляться, что она заплакала. Никто не в состоянии был заставить его угомониться, а когда он завел проигрыватель, Анжела с Лиз ушли домой.
Я учился тогда на последнем курсе университета и приехал из Лондона на поезде. Был январь, и оказалось, что весь север Англии занесло снегом. Отец забрал меня утром на станции и отвез на ферму выпить глоток бренди перед похоронами, но Старик не разговаривал со мной ни тогда, ни весь день потом, до того момента, пока он не зашел в туалет, где я мыл Руки.
Он вроде как зыркнул на меня и встал к писсуару. Недокуренный бычок он зажал в углу рта, расстегивая ширинку.
– Давай я отвезу тебя на ферму, – предложил я.
Не обращая на меня внимания, он выпустил струю, держась одной рукой за кафель, чтобы не упасть. Почти все попало ему на ботинки.
– Анжела уже уехала, – продолжал я. – Я думаю, поминки закончились, как, по-твоему?
– В баре еще подавали, я видел, – отозвался он.
– Будешь пить в одиночку, – сказал я. – Все разъезжаются.
– Их дело, – сказал он. – Я еще с двумя подружками не поболтал.
– Давай выпей за Джима, – сказал я, – а потом домой, а?
– За кого выпить? Святого Франциска этого сра-того, Ассизского? Не собираюсь за него пить.
– Почему? – спросил я.
– А я забыл о нем, – ответил Старик. – Выкинул из головы, да и все.
– Ты о чем?
– Слабак он, – сказал Старик и бросил бычок в лоток с голубыми кубиками дезинфектанта.
– Ему было плохо, – возразил я. – Ты сам знаешь.
– Просто руки не надо опускать, – сказал Старик.
– Жизнь здесь нелегкая, – сказал я.
– А ты-то что об этом знаешь? – Старик спустился с приступки и схватился за держатель для полотенец, чтобы не упасть.
– Я пробыл здесь восемнадцать лет, – ответил я.
– Ага, ну сейчас-то ты не здесь, так?
– Я ничего не забыл, – сказал я, – и знаю, каково здесь.
– И это правильно?
– Я не устранился от дел на ферме, – ответил я.
– Вот слышу, кто-то говорит, – заявил Старик, – а голос не узнаю.
– Не надо так, – сказал я.
И тогда он, схватив меня за галстук, прижал к стене. Рука его, как железная поперечина, сдавила мне грудь. Синие глаза сверлили меня.
Я попытался заговорить, и он отбросил галстук и со всей силы прижал меня щекой к зеркалу над раковиной.
– Гляди на него, – произнес он, – да скажи, кто это, а то я этого говнюка не знаю.
Поверхность зеркала запотела от моего дыхания, и он отпустил меня и открыл дверь. Внутрь ворвались табачный дым, пивная вонь и громкие звуки музыки из проигрывателя.
Когда я умылся и привел галстук в приличное состояние, оказалось, что Отец и Билл уже надевают куртки. На Старика они махнули рукой, и мы уехали, оставив его в баре показывать фокус с монетой девушкам со скотобойни.
Начало года ознаменовалось отвратительной погодой, и мне пришлось везти Отца и Билла назад, в Эндландс, через слякоть и грязный снег. Оба молчали. Наверно, говорить было не о чем.
Думаю, никто из них, даже Анжела, не мог бы сказать, что хорошо знал Джима. Он, как и все остальные, всегда работал во время Окота, Загона овец и Сбора урожая, но по характеру он был скорее наблюдатель, чем говорун. Был счастлив, когда оставался один со своим косым жеребцом или складывал каменные стенки, а рядом отиралась одна из его хромоногих собак и ничто не мешало ему предаваться собственным мыслям.
Мыслям, как оказалось, не всегда благим по отношению к самому себе.
В один из дней в самом начале января он отправился в пустоши и там приставил себе ружье к подбородку.
&
Беркитты вытащили Старика из катафалка, и мы подставили плечи под гроб. Отец оказался ниже всех ростом, поэтому ему дали сложенное несколько раз полотенце, чтобы он положил его, как эполет, на плечо. Но это не слишком помогло: положение гроба не выровнялось, – и