Читать интересную книгу Телеграмма из Москвы - Леонид Богданов

Сделать из мушиных достижений слоновые успехи, несомненно, тяжело. Для этого надо обладать незаурядными пропагандными способностями. Такими способностями обладает большинство советских газетных и журнальных работников. Но представить обыкновенного, серого воробья в виде основы новой эры куда тяжелее, и не всякий из тертых, битых и мытых в сотнях вод советских журналистов справился бы с этой поистине титанической задачей. Для этого надо быть гением чернильно-бумажного обмана. И редактор «Орешниковской правды» Мостовой блестяще справился с возложенной на него Столбышевым задачей. Планомерной ложью, ловкими манипуляциями историей, подтасовыванием фактов, умелым подбором цитат из трудов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина он неопровержимо доказал, что воробей — самое полезное существо из всех когда-либо живших на земном шаре; что все прогрессивное человечество всегда пыталось использовать его неоценимые качества, а враги социализма и прогресса всегда тормозили и мешали этим благородным порывам пролетариата. Кроме того, Мостовой сделал большой вклад в лексикон ругательств и эпитетов советской пропаганды. Это объемистое пособие каждого советского пропагандного работника пополнилось такими перлами, как: «капиталистические воробьененавистники», «заговорщики против воробьиной культуры», «изверги рода воробьиного», «поджигатели мирных воробьиных гнезд», «классовые яйцедавы», «воробьеубийцы с Уолл стрита» и рядом других не менее сочных и образных ругательств, без которых невозможно теперь было произносить речи или читать лекции даже на самые отвлеченные темы, как, например, «Влияние трудов Маркса на планомерность лунных затмений».

Да, Мостовой был пропагандным гением! Его остро отточенное перо могло и жалить и ласкать. Он умел при помощи чернил заставлять людей смеяться и плакать. Он мог с одинаковым успехом доказать несуществующее и разубедить в существующем. Несколькими словами он рисовал целую картину, а несколькими фразами описывал многолетнюю и сложную жизнь человека. Но талант Мостового явно пропадал. Если бы он не посвятил себя журналистике и стал писателем, кто знает, может быть сокровищница мировой литературы обогатилась бы четвертым томом «Войны и мира» или вторым томом «Мертвых душ». Может быть, Мостовой отошел бы от привычки писателей подражать знаменитостям и написал бы собственное произведение, равноценное «Отелло» или «Королю Лиру». А может быть он ударился бы в поэзию, и полногрудая Муза нашептала бы ему на ухо новую поэму-эпос «Маруся отравилась». Все могло быть, но ничего этого не случилось благодаря странной и оригинальной теории Мостового, которую он положил в основу своей жизни.

Что это за теория, так пагубно отразившаяся на отечественной и мировой литературе? Была ли она правильна? Не заблуждался ли Мостовой, доверившись собственным чувствам и мыслям?

Пусть на все эти вопросы ответит сам Мостовой.

И вот что рассказал Мостовой поэту Ландышеву о своей теории, сидя ночью в редакции «Орешниковской правды»:

— В мире существует бесчисленное количество самых разнообразных профессий. Есть профессии древние, как сам мир: солдат, вор, политик и другие. Есть профессии, возникшие значительно позже, вследствие роста человеческой цивилизации: шофер, фотограф, летчик, банщик и другие. Рост науки и техники, все время двигая жизнь вперед, создает все новые и новые профессии: атомных специалистов, жуликов по ремонту телевизоров, инженеров межпланетных кораблей, регулировщиков воздушного движения и рекламных специалистов, которые, проклиная свою жизнь, вынуждены пить перед миллионами телезрителей мутную бурду и чмокать от восхищения языком. И вот, если задать вопрос: почему же все эти тысячи и тысячи профессий существуют, то надо придти к выводу, что все они существуют лишь потому, что дают возможность человеку жить. Если политику будут мало платить и он не сможет жить, то он скорей возьмется за продажу весьма проблематичного средства от мозолей, чем будет и дальше заниматься политикой.

Если вор будет таскать из карманов граждан кошельки, наполненные вместо денег адресами друзей, у которых можно занять, то он не обрадуется пометкам «с возвратом» и «без возврата». Он бросит свое древнее и любимое ремесло и поступит агентом в уголовный розыск.

Если электронному специалисту будут мало платить, то он сразу же переквалифицируется на более прибыльную профессию жулика по ремонту телевизоров.

И так везде, в каждой профессии. Если она перестает приносить средства к существованию, то она уходит в область предания. Так, например, не стало алхимиков. Современные нравы сильно сократили количество проституток. Древняя профессия палача ликвидирована партийным долгом. Шуты, не выдержав конкуренции чиновников, прекратили свое существование. Учителя хороших манер, не имея средств на покупку носовых платков, долго сморкались в кулак и оставили свое ремесло.

А дорожные разбойники, правильно оценив современное положение, переквалифицировались на работников РУД[1], штрафуют кого попало и живут себе припеваючи.

Среди представителей всех существующих профессий, среди всех, соответственно труду или безделью оплачиваемых людей, единственная профессия, профессия писателя является исключением из общих правил и стоит безмолвной укоризной. Это исключительно тяжелая, связанная с невероятными затратами энергии профессия. Писатель не прекращает своей работы даже во сне. Он просыпается ночью, чтобы записать родившуюся мысль. Он ни на минуту не прекращает думать, творить и поэтому постоянно не замечает ничего вокруг: он идет по улице, натыкается на столб и говорит «извините», он занят своими мыслями и у него нет даже времени обругать столб; он долго засиживается в общественных местах, и люди стучат в двери, мешают ему думать, а потом эти, ничего не понимающие в творчестве, субъекты разрешают себе насмешки: «Вы что? Заснули?» Погруженный в творческие размышления писатель не замечает, как ему изменяет жена, и идет по рассеянности к жене другого человека; он часто забывает есть и только пьет. Писатель живет своей творческой профессией, но редко кому из них творческая профессия давала возможность жить. Девяносто девять и девять десятых процентов всех писателей, день и ночь посвящая себя литературной работе, живут все же за счет другой работы. Такого положения вещей невозможно встретить ни в одной профессии. И такое совершенно немыслимое положение уходит корнями вглубь истории.

Великий вождь племени пещерных людей, которому надоедал писк и ругань собственных жен, шел отвоевывать жен в соседнем племени, наивно думая, что те не умеют ни пищать, ни ругаться. Сзади толпы пещерных людей плелся первый писатель в истории — пещерный летописец. Он тащил на себе тяжеловесные пишущие принадлежности, обливаясь потом, и его еще ругали: «Мы идем воевать, а ты, бездельник, только и знаешь камнем на камне грамматические ошибки делать!» Когда шел бой, его тоже заставляли крушить соседские головы каменным пером: потом, мол успеешь записать, невелико дело. Когда кончался бой, его заставляли утешать соседских вдов и уговаривать их стать женами победителей: «У тебя хорошо язык подвязан». Когда победители с новыми женами спали, он всю ночь напролет бил камнем по камню, и летели в него кости и комья грязи: «Не мешай спать!» Когда победители под ручку с новыми еще ласковыми женами шли домой, он опять тащил на себе многопудовый лист эпоса.

Потом вождь племени просил его прочесть летопись и, по мере чтения, морщил поцарапанный новой женой нос: «Врешь ты все! Неправильно описываешь. Искажаешь историю. Я не прятался за камнями, а, как лев, дрался в первых рядах!» — «Позвольте, а кто же на четвереньках лез?..» — «Ты лучше перепиши, а то огрею тебя дубиной, так узнаешь, кто на четвереньках лез!» — «Да, но правда…» — «Правда, это — я!», — с прямотой пещерного человека объяснял вождь, вышибая писателя коленкой из пещеры и обретал блаженный покой: — «Уж эти мне писатели!» И никем не кормленный писатель садился со вздохом за переделку летописей, согласно указаниям вождя, не задумываясь над тем, какое он делает преступление перед историей и за какие блага он занимается неблагодарным своим ремеслом.

Так продолжалось несколько лет. Писатели влачили жалкое, голодное существование. Потом писателям несколько подвезло: они прилично заработали на росписи египетских пирамид и, окрыленные успехом, некоторые из них легкомысленно бросили прибыльные профессии парикмахеров и портных. Но египетская халтурка скоро окончилась и писатели остались опять на бобах. Особенно трудно пришлось тем, кто пропил парикмахерский инструмент и раздарил по доброте душевной иголки и нитки.

На протяжении следующих тысячелетий писатели бедствовали, голодали, глотали на ярмарках всего мира горячую паклю, с отвращением перепродавали краденое, работали сапожниками, лудильщиками, плакальщиками на похоронах и, вообще, занимались чем угодно, кроме литературы. Некоторые писатели за это время так отвыкли от своей работы, что родились и умирали безграмотными.