накрепко Кривобоковкой. Так-то оно тогда загогулилось закорюкой – Кривобоковка, и, как говорится, Вася не чешись. Нареклось же оно столь несправедливо и обидно по прозвищу одного к тому времени из самых знаменитых в тутошнем околотке поселенцев, третьей ли, чётвёртой ли волны он, трудно сказать, – кузнечных дел мастера Тимофея Кривобоки сына Ива́нова. Кривобоким и хромым, уточню, он стал далеко от Сибири, в своих родных расейских краях, а вот прозвание сие получил и по обличию кривобокому, и по делам своим, тоже кривобоким, уже здесь. Оно и перекочевало после в летопись нашу, зацепилось в ней, как клешнёй. В тех родных краях сего кузнеца по особому случаю побывали нашенские мужики и многое что прознали о нём. А почему они там побывали – сказ о том чуток ниже. Правды и справедливости ради нужно сказать, что трудолюбие и любовь к огню с металлом пробудились в Тимофее ещё в отрочестве, и мастаком железоделательным он стал довольно рано. К тому же мастаком отменным и редкостным – всё что угодно мог выковать, накрутить, подогнать. Инженерно-техническую какую премудрость – пожалсте вам, изящную штучку витую и какую хошь – милости прошу получить заказик. А может, даже и блоху смог бы подковать, если бы заказчик таковой прихотливый объявился. Руки у парня были, сказывали нашим ходокам его односельчане, сущее золото, а то и бриллиант, созданный самой природой. Сам же Тимофей, известно, был сиротой круглой – родичей лишился после страшного мора. Мотался оборвышем по чужим углам, голодовал, незаслуженно бит и унижен бывал, но всюду чему-нибудь да подучивался, примечал чего-нибудь дельное, рукомёслам всяческим кусочками да на ходу нахватывался. Наконец, подфартило ему крупно: пристал к кузне подмастерьем, и – завертелось, заполыхало с той поры. Окунулся в кузнечное дело, точно рыба в родную стихию. И слава добрая, немалая о нём смолоду покатилась по землям и весям, далеко-далече раззвонилась молва о мастере. Мало что с тех давних пор осталось у нас тут от Тимофея вещественного, но дверь – во-о-он та! – толстенная на нашей церкви – изумительной ковки и сам лист железа, и крепежи узорчатые, в точности известно, – его рук дело. Доподлинно также известно и то, что человеком он, вызревая и утверждаясь в жизни, удался непростым, тяжелёхоньким. Предание гласит, кривобокой увечиной он стал по причине своего петушиного норова, вспыльчивости, неуживчивости. Видать, в сиротстве натерпелся, намучился, и мало-помалу накопилась в нём злость на человечью породу. И едва почуял он силу и власть над людьми – так и запрыскал из него скопленный яд мести. Может, так оно было, а может, и нет, – теперь только и остаётся гадать. А ещё с годами он заделался скупым, жадным до лютости и безумия даже. В особенности осатанел и освирепел сей мужичок, когда деньга пошла немалая, хотя, понятное дело, тяжкая – помаши-кась изо дня в день кувалдой, потаскай-ка железяки, погни их! Цены стал люто загибать. Требовал доплат и подношений. А за недодаденную денежку, за промедление с им же хитромудро придуманным долгом мог и за глотку – буквально, говорили, за глотку – взять заказчика. Или же, призвав своих сыновей, связать бедолагу да в ледник бросить, покуда родичи не возместят барыш до донышка. Люди побаивались Тимофея и его сыновей, которые полным подобием отцовым выспели. Заглазно хаяли отца с сыновьями по-всякому, кляли, плевались им вслед. Однако же мастер – он и есть мастер. Мастеров много не бывает: они штучное явление. Хотя и со скрипом, с опаской да с презрением, но шёл в его кузню народ, кланялся, по-прежнему даже из далёкого далека тащились к нему селяне со своими докуками. Но однажды, гласит предание, его уж слишком занесло в своей алчности и злобе – крутенько повздорил он с несговорчивым заказчиком: тот наотрез отказался от вероломно затребованной с него доплаты и назвал кузнеца крохобором и слугой сатаны. Тимофей набычился, вспылил, с кулаками на смельчака – получил отпор. Кликнул своих сыновей, чтобы, по обыкновению, отдубасить и забросить бунтаря и правдолюбца в ледник. Человек же тот оказался необыкновенно силён и ловок: сыновей лоб в лоб хряснул, морды им расквасил, – не тотчас очухались мо́лодцы. Самого же Тимофея смертным боем гвоздил кулаком и железякой и приговаривал: знай, сквалыга, что совесть в тебя вбиваю! Впредь живи не ради мзды, а ради правды! И по гроб жизни заделал нашего зарвавшегося Тимошку кривым и хромым. Домашние едва отходили своего кормильца, можно сказать, с того света вытянули. И что вы думаете? После и некоторые другие заказчики расхрабрились: Тимофей с них требу непомерную и бесстыжую – они же ему фиг на постном масле, а то и – в рожу, да сподручники из обиженных по сговору, но вроде как непредумышленно, выказывались где поблизости. Видать, люди вздумали крутенько и навсегда проучить Тимофея, направить его, что называется, на путь истинный. Но дело, однако, вскоре иной оборот приняло. Как-то раз ажно смертоубийство совершилось: сыновья Тимофеевы отбуцкали одного смельчака – приполз бедолага домой и преставился. До начальства дошло – из волости следствие со стражей снарядили. Но прознал о том Тимофей – понял, жареным запахло: неминуча каторга сыновьям, а может, и виселица. Разорения, позора и нищеты проклятой не избежать. Что он, калека, теперь без сыновей! Час-другой в ночи позади – набиты подводы самым ценным и необходимым скарбом и кузнечной оснасткой и – окунулся в потьму семейный табор.
Глава 21
В пути пристали к вольному обозу с переселенцами и после долгих мытарств и злоключений осели, наконец, здесь. Тотчас заложил предприимчивый и многоопытный Тимофей кузню. Сам, правда, уже не мог в полную силу трудиться, мог лишь направлять, но впряглись сыновья. И хотя в отца уродились они – жадные да скандалёзные, однако заказы подваливали и подваливали круглогодично изо дня в день, изо дня в день. Чего уж говорить, сто́ящий кузнец всюду в почёте и фаворе. Недаром говорят про них: ковал детали, да выковал медали. Или же этакое же, но немножко про другое: у кузнеца что стукнул, то и гривна в кармане. А то в частушке-хохотушке подковырнут на празднике каком: кузнецу, что козлу – всюду огород, гляди зорче, весь честной народ. К Тимофею и сыновьям сыпалась, как из рога изобилия, деньга. Деньга отчасти шальная, но, надо быть справедливым, по-прежнему горькопотная. И в годок-другой прославили они наше поселение, нашу де́вицу Пристаньку – озабоченный хлопотами люд плыл и шёл сюда отовсюду, а потому и прозываться в народе наше местечко